– Хорошо, я записал. Непременно разберусь с этим делом. Но, к сожалению, он не один такой. И мы будем заниматься каждым случаем. У вас еще что-то есть?
– Да. Опасности ограбления подвергается и мое «Товарищество», которому посвятили свою жизнь мой отец, Петер Густав Фаберже, я сам, да и мои четверо сыновей! Ведь мы имеем дело с драгоценными камнями и благородными металлами. Я, со своей стороны, конечно, предпринимаю какие-то меры по защите своего дела, но в нынешней ситуации этого крайне недостаточно. Мне бы хотелось заручиться поддержкой властей.
– Что вы имеете в виду? – хмуро спросил Урицкий. Теперь его глаза смотрели холодно и колюче. – Вы хотите, чтобы я поставил к вашим дверям чекистов, когда у нас на счету каждый человек?..
– Моисей Соломонович…
– …Сейчас очень неспокойно в Тамбовской губернии. Кулацко-эсеровский мятеж в Дмитровском уезде. В стране разруха, голод, а вы мне говорите о том, чтобы поставить часовых у вашего ювелирного магазина!
Фаберже сдержанно кашлянул в кулак, словно набирался смелости для предстоящего разговора, и заговорил вновь:
– Вы меня неправильно поняли… Дело в том, что ювелирные магазины и лавки – весьма лакомый кусок не только для погромщиков и налетчиков, но, извините меня, и для сегодняшних властей, – твердо посмотрел он на Урицкого. Через стекла очков глаза председателя петроградской ЧК выглядели нереально огромными и напоминали жабьи. – Сами чекисты их реквизируют.
– Занятный у нас разговор выходит, Карл Густавович, – мягко улыбнулся Урицкий, вновь напомнив школьного учителя, который отчитывает нерадивого гимназиста за скверную успеваемость. – Чтобы произносить подобные слова, требуется немало мужества, а оно, судя по всему, у вас имеется в избытке. Вы предлагаете мне, чекисту, защитить вас от чекистов?
За мягкой располагающей оболочкой прятался человек недюжинной воли. Теперь внешность Урицкого оказывала зловещее воздействие, особенно нелепо выглядела маленькая голова, будто бы вдавленная в плечи.
– За свою жизнь я немало всего натерпелся, так что опасаться мне уже нечего. Я достаточно пожил, чтобы чего-то бояться. Страхи – это для молодых! – парировал Фаберже.
– Вас недостаточно проинформировали, любезнейший Карл Густавович, – вновь заговорил Урицкий хриплым простуженным голосом. – Драгоценности мы реквизируем, это правда… Но только после тщательной проверки и исключительно по мандату кабфина. А потом…
– Все эти реквизиции напоминают самый настоящий грабеж, с той лишь разницей, что бандиты хоть что-то оставляют, а вы забираете все!
– Мы вынуждены это делать, страна сейчас лежит в руинах. Голод! Нам нужно кормить граждан.
– Я тут как-то встретился со своим приятелем Староверовым, купцом первой гильдии. Миллионщик. По всей России муку развозил! Так теперь все его склады национализированы, все его дома переданы каким-то ведомствам. И теперь он находится на иждивении у своей младшей дочери, у которой и без того пятеро детей! А кормить их нечем!
– Что поделаешь, – сочувственно произнес Урицкий, – в нашем деле тоже случаются некоторые перегибы. От них ведь никто не застрахован.
– Лес рубят – щепки летят, вы это хотели сказать?
– Вы меня правильно поняли.
– И все-таки, я могу рассчитывать на то, что мое производство не будет национализировано, а драгоценности и деньги реквизированы? Государство и без того национализировало все мои деньги, которые я переправил в Россию сразу после начала войны с немцами… У меня несколько филиалов по всей России, на них работают тысячи людей, у которых семьи. Всех их нужно кормить, обувать, я хотел бы оставаться уверенным в своем будущем.
– Понимаете, уважаемый Карл Густавович, – после некоторой паузы заговорил Урицкий, – такой гарантии я вам дать не могу, поскольку решение по этому вопросу принимает кабфин, а я всего лишь слепой инструмент. Если они примут вопрос о реквизиции, то я никак не смогу им противодействовать. Хотя лично мне вы очень даже симпатичны…
– Получается, что мне никто не может помочь?
– Увы, сейчас у нас все определяет революционный закон.
– Что ж, позвольте тогда откланяться.
Поднявшись, Карл Фаберже взял трость, прислоненную к столу, и, разогнув спину, пошел к выходу.
Дождавшись, когда за ним закроется дверь, Урицкий подошел к телефонному аппарату и дважды провернул ручку:
– Глеб Иванович, что у нас там по Куренному? Ты отслеживаешь ситуацию?
– Все его склады под контролем. Типичный саботажник, не хотел расставаться с добром. А что такое, Моисей Соломонович?
– Нет, все в порядке, просто поинтересовался.
Положив трубку, он вновь провернул ручку:
– Барышня, соедините меня с кабфином.
Некоторое время Моисей Соломонович вслушивался в тихий треск, а потом на том конце провода прозвучал уверенный мужской голос:
– Слушаю.
– Вы подготовили мандат на реквизицию «Товарищества Карла Фаберже»? – строго спросил Урицкий.
– Еще не успели. Очень много работы.
– Он только что был у меня в кабинете… Немедленно подготовьте мне мандат! Иначе ваши действия сочту как саботаж и контрреволюцию!
– Сейчас же займемся оформлением, товарищ Урицкий!
– В России голод, есть нечего, а тут человек с многомиллионным состоянием заходит в ЧК и требует от нас, чтобы его капиталам обеспечили безопасность. Неслыханно! Подготовьте мне бумагу к завтрашнему дню…
– Сделаем, товарищ Урицкий!
– Мои люди заедут и заберут этот мандат.
Урицкий положил трубку и некоторое время ходил по кабинету в задумчивости, а потом снова поднял ее:
– Соедините меня с Большаковым.
Ждать пришлось недолго, еще через несколько секунд тишину разбил звонкий щелчок и в трубке раздался голос:
– Слушаю.
– Василий, давай подходи ко мне.
– Слушаюсь!
Через несколько минут дверь после короткого стука распахнулась и в кабинет с папкой под мышкой вошел Василий Большаков.
– Вы занимаетесь делом Фаберже?
– Именно так, Моисей Соломонович.
– Кажется, одно время вы служили в русской контрразведке и там занимались этим делом?
– Точно так! – ответил Василий и, немного смутившись, добавил: – Но из контрразведки я потом ушел и занимался революционной работой, был направлен в Швейцарию на обучение.
– Мне это известно… Так что там по Фаберже? Введите меня в курс дела… Вы присаживайтесь, Василий Тимофеевич, – радушно предложил Урицкий. Большаков устроился на стуле, на котором четверть часа назад сидел Карл Фаберже. – Насколько мне известно, Фаберже ведь из немцев, а во время войны даже подозревался в шпионаже в пользу Германии.
