– Это будет восемьдесят пять тысяч.
– Именно так.
– Папа, – произнес Евгений, – мне кажется, что нам не удастся прийти к единому решению. Самое время откланяться.
– Не забывайте, я являюсь представителем своей страны, и если с вашим состоянием что-то случится, то Швейцария гарантирует вам выплату на утраченную сумму.
– Хм, очень хотелось бы в это верить.
– Мы ведь составим c вами письменный договор… Но заключать сделку на других условиях я не имею права. Хотя, признаюсь откровенно, мне очень нравится ваш особняк на Большой Морской, – развел руками Эдуард Одье. – И буду очень сожалеть, если она не состоится.
– Все вы, швейцарцы, прирожденные банкиры, – после некоторого раздумья произнес Карл Фаберже. – Считать вы хорошо умеете. Я вынужден согласиться на ваше предложение.
– Папа, может, нам стоит подумать?
– Я уже все продумал, Женя… Господин Одье, но у меня к вам имеется одно небольшое условие.
– Слушаю вас, господин Фаберже.
– Все драгоценные изделия должны быть тщательно описаны. На них должен стоять товарный номер изделия, его наименование, описание драгоценных камней и цена их на 1913 год.
– Не возражаю.
– Параллельно с основной описью будет составлена еще и другая, скажем, на сто тысяч рублей.
– Вот как? – искренне удивился Эдуард Одье. – А это для чего?
– Уверен, что большевики не оставят меня в покое и захотят знать, на какую сумму я храню ценности. И если вдруг возникнет подобный вопрос, вы покажете им эту бумагу.
– Весьма разумное предложение. Давайте так и поступим.
– Только у меня к вам будет еще одна убедительная просьба, господин Одье.
– Надеюсь, она не такая обременительная, господин Фаберже, как первая, – лучезарно улыбнулся посол.
– Мне бы хотелось, чтобы вы перебрались в мой особняк как можно быстрее.
– Ох, этот ни с чем не сравнимый русский юмор! Господин Фаберже, не переживайте, я так и сделаю. Мне очень не нравится наш район. В последнее время у меня под окнами стало очень шумно. Одно дело – когда рядом Смольный институт благородных девиц, и совсем другое – когда в его стенах вдруг разместился штаб революции, – слегка поморщился швейцарский посол.
– Когда мне вас ждать?
– Мне только собрать свои вещи – и я у вас! Думаю, два-три дня. И потом, мне так не терпится отведать печеного осетра! Ха-ха!
– Господин посол, мне бы хотелось, чтобы вы переехали немедленно. Иначе наша сделка не будет иметь смысла.
– Вы имеете в виду прямо сейчас? – удивленно переспросил Эдвард Одье.
– Не совсем так, полагаю, что у вас будет еще полчаса.
– Вы умеете убеждать. Хорошо! Выезжаю незамедлительно. Сборы не займут много времени. Мне надо только упаковать свои рубашки и сложить смокинг. Полагаю, что комнаты для меня уже готовы?
– Можете не сомневаться. Мне бы хотелось, чтобы передача аренды была задокументирована уже сегодня.
– Об этом вам не стоит беспокоиться, все бумаги и печати я забираю с собой. Сделку оформим, как только я подъеду.
– Прекрасно!
– Сразу же перед дверьми вашего особняка мы повесим швейцарский флаг как торжество демократии!
– Это было бы замечательно. Что ж, в таком случае мы возвращаемся. Скажу Марфе, чтобы она поставила в духовку осетра. Очень надеюсь, что вы не опоздаете к обеду.
– По этому поводу вы можете не переживать. Я никогда не пропускаю самого вкусного, – весело засмеялся посол.
Глава 6. Что нынче делается!
Проходя мимо застекленного шкафа, Василий Большаков невольно скосил взгляд. Просторная кожаная коричневая куртка значительно скрывала дефекты его слегка располневшей фигуры. Теперь он не выглядел грузным, как это могло бы показаться в цивильном костюме или даже в пальто. По правому боку боевито постукивала тяжелая кобура маузера. В общем-то, он мало чем отличался от вооруженных людей, что сейчас ходят по улицам. Оставив контрразведку, Василий некоторое время преподавал биологию в гимназии, но сейчас в нем трудно было узнать учителя, рассказывающего про пестики и тычинки. Случайное знакомство в вагоне поезда с Урицким определило его дальнейшую судьбу, и вскоре он возглавил одно из подразделений ВЧК. Вот, правда, революцию он представлял несколько иначе, посветлее, что ли… А она напоминает повальное мародерство, где каждый участник стремится ухватить как можно больший куш. Где-то внутри пробивался росток разочарования, и он не знал, как его подавить. А самое главное, закрадывалась шальная мысль: что будет после того, как устранят откровенных недоброжелателей Советской власти, уж не возьмутся ли за него?
В дальнем углу комнаты стояла кровать, еще хранившая тепло недавно ушедшей Элеоноры. Она заявилась к нему вчера вечером, хмельная, слегка развязная, и, повиснув у него на шее, попросила отнести ее до самой кровати.
Большаков подхватил ее легкое и упругое тело и аккуратно положил поверх покрывал. Глаза у Элеоноры были жадные, зовущие, и Василий, едва справляясь с нахлынувшим возбуждением, принялся расстегивать на ней платье, открыв бриллиантовое колье.
– Фи! Какие вы все мужики нетерпеливые, – поморщилась барышня и уже строго, показывая неудовольствие, произнесла: – Лучше я сама… А то всю красоту помнешь.
– Откуда у тебя это ожерелье? – нахмурился Василий, притронувшись к холодным камням. – Вещь очень дорогая.
– Это подарок… Только не надо устраивать сцен – я этого не люблю. У меня, кроме тебя, никого нет. – Снимая черные ажурные чулки с длинных ног, она вдруг завела разговор о кадете Николае Кутлере, арестованном днем ранее за контрреволюционную деятельность и оказавшемся ее дальним родственником: – Никак не пойму, за что арестовали Николая Николаевича. Это крупный финансист, милейший человек, который за всю жизнь не сделал никому ничего плохого. Мне сообщили, что его должны расстрелять в ближайшие дни.
Стягивать второй чулок Элеонора не торопилась. Правая голая нога притягивала взгляд своей белизной, невольно сбивая дыхание.
– В чем же его подозревают? – наконец спросил Большаков.
– Нашли вроде бы какие-то контрреволюционные письма, но все это неправда! Он никакой не враг!
– Но что ты хочешь от меня?
– Я бы хотела, чтобы ты помог Николаю Николаевичу.
– Боюсь, что это невозможно, его делом занимаются совершенно другие люди.
Ее пальцы, сворачивающие чулок с ноги, вдруг застыли. Подняв на него светло-зеленые глаза, Элеонора с вызовом проговорила:
– Я хочу спросить у тебя напрямую: ты меня хочешь увидеть в следующий раз?
– Ты же знаешь, я хочу видеть тебя всегда, – честно признался Большаков.
