Ее отец держал в руках сигару, кончик которой чуть заметно подрагивал в такт ударов взволнованного сердца. Глаза князя стали тоскливы и как будто прозрачны.
– Со мной это было… Нет более могущественного чувства, чем Любовь, по сравнению с остальными, данными человеку. Бог нисходит до твоего обыденного человеческого существования и начинает творить твою жизнь. И ты всем своим существом осознаешь, что не жил до этого ни дня! – Князь прикрыл рукой глаза. – Хочется удерживать это чувство так долго, как это только возможно. И быть благодарным Господу за возможность чувствовать Так. Не познав Любви, господа, стыдно умирать. Никчемно.
Наталья, слушавшая прижавшись затылком к стене, снова заглянула в гостиную. Гости сидели притихшие, как будто слова князя побудили их обратиться глубоко-глубоко в самих себя. Только граф Орлов смотрел на Краскова не мигая и с каким-то, как подумалось Наташе, вопросом в глазах.
– Еще вина, господа? – встал Николай Никитич с бутылкой в руке. Подошедши к графу, чтобы наполнить его бокал, он улыбнулся. – Ну что вы, голубчик, как будто расстроились? Таково мое представление. Просто не у всех хватает храбрости так глубоко понять самих себя, чтобы сделать это открытие. К нему больно идти…
Граф грустно взглянул на него.
– Как-то в Англии, – тихо начал он, – мне посчастливилось побывать на проповеди одного человека. Он говорил о любви, скорее всего, о любви к Богу. Он говорил с такой верой и силой, что некоторые присутствующие плакали. А я тогда думал о том, что, верно, стоит все это испытать, чтобы потом уметь вот так же увлекать за собой людей… Послушайте, я процитирую… – Саша посмотрел в окно. Сквозь него, сквозь сад, сквозь верхушки деревьев и, как показалось Наташе, даже сквозь небо. – «Нет трудностей, с которыми бы не справилась настоящая любовь. Нет болезни, которую она не излечила бы, и двери, которую она не сумела бы открыть. Нет такой пропасти, через которую не перекинула бы она мост. Нет такой стены, которую она не разрушила бы, и греха, которого она не смогла бы искупить. Не имеет значения, как глубоко укоренилась проблема, как безнадежно выглядит ситуация. Неважно, как велика ошибка, как запутался клубок проблем. Все разрешит любовь. И если вы способны беззаветно любить, вы станете самым счастливым и могущественным человеком на Земле!»
Собрание в полном составе с удивлением смотрело на него, известного офицера, дипломата, серьезного человека, вдруг выдавшего этакую почти романтическую цитату. Саша от взглядов этих очнулся, смешался, будто даже покраснел.
Он поставил свой бокал на стол и улыбнулся.
– Спасибо, господа, за вечер. Николай Никитич, благодарю, но мне пора.
И он быстро откланялся и вышел из комнаты, не заметив скрывавшуюся в дверной тени Наташу.
– Эх, романтика это все, описательство! – закряхтел профессор. Его увеличенные стеклами очков глаза иронично поблескивали. – Я думаю, все гораздо проще. Находишь себе женщину, которая тебе чем-то симпатичнее остальных. Поселяешься вместе, чтобы не так одиноко было, рожаешь детей. Я вот свою жену за исключительную трезвость мысли полюбил. Если бы не ее практичность, увели бы меня мои изыскания в дальние дали и неизвестно кем бы я тогда был!
– Да, – поддержал его офицер Збруев. – Одиночество, страх его – вот что движет нами. Мечемся в поисках, чтобы кто-то был рядом, лишь бы стакан воды было кому подать, когда помирать станешь…
Наташа, которую после речи Орлова мнения остальных интересовали мало, тихо поднялась к себе, попутно отдав распоряжения горничной поставить исстрадавшийся букет к гостям.
Какой странный мир описали ей сегодняшние гости! Первый раз она слышала, чтобы отец так говорил о своем чувстве к матери. Его слова, понимала Наташа, были выстраданы. Чувством серьезным и, как сейчас казалось Наташе, чуточку опасным, но одновременно и необычайно привлекательным. А ведь ей, пожалуй, хотелось бы испытать Это…
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой,
Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В душе моей, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит.
Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? Кто?
Толпе мои расскажет думы?
Я или Бог – или никто!
В такт галопом мчащейся лошади звучали лермонтовские строки в голове графа. Кровь кипела, голова кружилась… У Краскова была затронута очень болезненная для Саши тема. Гости сострадали тайному советнику, а тот был совершенно покоен по поводу того, что никогда не испытывал чувств к женщине. А вот для него самого это мука. Он никогда не любил… Любовь, настоящая любовь, так как описал ее сегодня Наташин отец, была его мечтой, его идолом, его стремлением. Он с юношества ждал ее, бросался в любую возможность обрести ее, заводил знакомства, ухаживал, но… невольно влюблял в себя, и только… Вся его страстность и нежность, вся его жажда найти Ее, единственную, все его невысказанное и невыкрикнутое возгласами радости и наслаждения чувство томилось внутри многие годы, не находя выхода. Он не был согласен на полумеры. И он живет уже достаточно долго, чтобы устать от ожидания… Прискакав домой, граф поднялся в свою комнату, с грохотом захлопнул дверь и, все еще неровно дыша после этой нервной скачки, открыл секретер и достал ящик с пистолетами…
* * *
За продолжением разговора и игрой в карты настал глубокий темно-синий вечер. Наталья, помогавшая накрывать чай для гостей на террасе, увидела бегущего к их дому Максима – лакея графа Орлова. Предчувствие чего-то нехорошего вдруг обручем сдавило ей виски. Максим вбежал в дом. Через некоторое время двери распахнулись, пропуская спешащих отца и доктора Никольского.
– Папа! – окликнула отца Наташа.
– Доченька, мы с доктором к графу, – отчего-то севшим голосом пробормотал отец. – Ты тут… – и вдруг губы его задрожали.
– Папочка! – сильно испугавшись вскрикнула Наташа. – Миленький, что?..
– Граф Сашенька застрелился, – прошептал тот.
– Николай Никитич! – звал доктор, и отец Наташи, быстро поцеловав ее, побежал к коляске.
«ААА!..» – закричало что-то в голове Наташи.
– Господи! – закричала она сама.
Кинулась было за отцом, остановилась, побежала в дом, опять остановилась. Заметалась по двору, закрыв от ужаса ладонью рот, слушая все нарастающий где-то внутри головы крик страха и непонимания.
«Граф застрелился!» – Наташа, обессилев от метаний, опустилась прямо на землю, пытаясь как-то усвоить это страшное известие.
«А чего это вдруг?» – неожиданно пискнул в голове чрезвычайно саркастический голосок, оборвав вой и сумятицу, творящуюся там. Наташе мгновенно стало легче. Этот саркастический писк был Наташиным внутренним голосом и являлся в самые нужные моменты. Всегда, когда ей необходимы были спокойствие и ясность мыслей. Ну… почти всегда.
