– Спасибо за вашу доброту и участие. Я безмерно рад, что оказался здесь, и очень надеюсь продолжить наше знакомство… – Глаза его смотрели так искренне, так хорошо, что Наташа улыбнулась Орлову с чувством почти что дружеским.
* * *
Как задумчив был граф Саша по дороге домой! Неожиданные, почти забытые душевные движения смогла вызвать в нем княжна Наташа.
Пребывание в Европе изменило его тогда еще юношеский внутренний мир, приглушив яркость эмоций, поумерив пылкость чувств, внеся в них здоровую долю иронии как по отношению к самому себе, так и к окружающим. Армия же добавила свое влияние и научила проявлять внешнюю сдержанность, несмотря ни на какие внутренние бури. Ум постоянно стоял на страже эмоций, и его натура, достаточно пылкая от природы, томилась много лет в этой сдержанности, даже почти холодности. Граф не позволял ей вырваться на свободу, да и случая, наверное, не было. Не появилась еще та женщина, из-за которой его сердце бы встрепенулось и забилось часто, не было еще такого боя, который захватил бы его и понес безрассудно, не нашел он еще той земли, о которой мечтал в детстве, где он смог бы вспомнить себя восторженным и искренним мальчиком.
А сегодняшний вечер… Он и забыл, что можно чувствовать себя так просто, а говорить и смеяться так искренне. Ему было хорошо сегодня. «Наташа Краскова, – думал граф, прикрыв глаза и откинувшись на спинку сиденья. – Только подумать, что в этой губернии вырос такой самобытный цветок, не похожий на васильки и ромашки, произраставшие здесь с незапамятных времен. И ведь есть в княжне что-то еще… есть что-то такое… Бесенок!» – отчего-то пронеслось в голове, и граф, от души потянувшись, высунулся из коляски, подставив лицо теплому ветру, и подумалось ему, и почувствовалось опять: «Как хорошо!»
* * *
Ложась в постель, Наташа подумала, что давно (уже целых два месяца!) не происходило ничего необычайного в ее жизни. А вот сегодня вечером, кажется, что-то такое случилось… Она улыбнулась, вспоминая явление Орлова в иголках и его щекотные усы, и, пошевелив под одеялом пальчиками, покойно уснула. И почти тут же стал сниться ей граф, танцующий лезгинку у них во дворе в окружении дворовых котов и собак, дружно ему аплодирующих. Аплодисменты становились все громче и громче, и Наташа внезапно проснулась. Ее окружала тишина, такая полная, которая бывает только в самый глубокий и темный час ночи. Внезапно в окно что-то ударило, и девушка похолодела от страха. Но, когда комок земли (а это был он) ударил в окно второй раз, она облегченно вздохнула.
«Ну, Василий, я тебе покажу, как в окно землей кидаться!» – прошептала она, заворачиваясь в шаль и подходя к окну. Открыв створку и свесившись вниз, она помахала рукой юноше, стоявшему около дома. Тот в ответ проделал руками что-то вроде морского сигнала «отдать швартовы» и, повернувшись, пошел в глубь сада. Путая в темноте крючки с пуговицами, Наташа наскоро накинула платье, заколола волосы и, тихой мышкой проскользнув через дом во двор, побежала за юношей.
Если читатель подумает, что нравы княжны были чересчур свободными и что она бежит на тайное свидание с каким-нибудь воздыхателем, то будет абсолютно неправ. Конечно, отношения двух молодых людей были далеки от общепризнанных светских правил, и любая мамушка хлопнулась бы в обморок, узнав, что дочь ее может по ночам встречаться (подумать только!) с мужчиной, ничего предосудительного между ними не происходило. Василий, двадцатилетний юноша, был сыном бывших дворовых князя Краскова. Получив вольную и щедрые «подъемные» от князя, семья купила в Порхове скобяную лавочку и стала поживать, тихо трудясь. Вася обучался в ремесленном училище, попутно беря дополнительные курсы по сильно увлекающим его естественным наукам. Помогал отцу в лавочке, к тому же и неплохо рисовал еще. Когда-то он буквально спас Наташу. Той было лет 5, когда она заболела скарлатиной. Ничто не радовало мучающуюся Наташу: она кашляла и плакала, отталкивая от себя нянек и даже отца. Василий, которому иногда разрешалось играть с хозяйской дочкой в саду, на третий день Наташиной болезни решительно приставил лестницу к окну, за которым маялась девочка, и влез к ней в комнату. Молча положил маленького котенка на одеяло и исчез. Раз пять мальчишка пробирался к Наташе таким образом и каждый раз молча приносил ей то яблоко, то самодельный свисток, то букетик полевых цветов. Девочка улыбалась и выздоравливала. Николай Никитич, поймав однажды Васю вылезающим из окна, обнял его, крепко расцеловал и разрешил навещать подругу через дверь. По выздоровлении так и пошло, что наравне с соседскими подружками-дворянками Наташа крепко сдружилась с Василием-дворовым. И надо сказать, что тот и делом, и советом участвовал во многих ее тайных приключениях.
«Что-то давно Вася не приходил ночью», – торопясь к другу, думала Наташа. Его приход мог означать только одно: случилось что-то срочное и неожиданное.
Запыхавшись, она забежала в беседку. Вася коротко поклонился ей и тут же, без дальнейших слов, протянул ей какой-то предмет.
Заправив за ухо мешающую прядь волос, Наташа наклонилась над Васиной ладонью.
На ней, слегка поблескивая в ярком лунном свете красноватыми оттенками, лежала… щепка. Этот тоненький кусочек дерева показался ей очень знакомым. Гладкая лакированная поверхность, как будто кусочек этот откололся от какой-то мебели… Мебели!
Наташа резко подняла голову, чуть не стукнув Васю затылком по подбородку. И застыла, смотря куда-то в центр Васиной шеи.
«Мебель… Граф… Гостиная… что же это… Он ведь будто что-то говорил такое, прощаясь…»
– Ну конечно! – воскликнула она, вспомнив. – Это же от мебели Феофаны Ивановны! – Так, по-простому, без отчества называли Феофану Ивановну соседи. – Щепка от тетушкиной мебели! Гарнитур старинный красного дерева в гостиной. Красивый. Тетушка всем гостям его представляет. А ты откуда это взял? Рассказывай! Ведь из-за этого ночью пришел?
Вася улыбнулся, показав крупные передние зубы со щелочкой, и от этой улыбки его лицо с добрыми васильковыми глазами сделалось совершенно озорным. Он провел рукой по светлым, длинным, почти до плеч волосам и потянул Наташу за рукав присесть на скамейку.
– Что ночью пришел, так в следующие дни прийти не смогу, а рассказать есть что, вы правы. Слушайте. Может, что-то и разгадаете. Я пока не смог. Пошел я сегодня, барышня, ближе к вечеру, на торфяники заброшенные, карандашей набрать (карандашами Вася называл обгоревшие сучки, которые он использовал для рисования)… И собрался уходить уже, вдруг вижу: мужик с подводой едет. Рухлядь на ней всякая лежит. Ну, думаю, зачем это он? А мужик остановился и стал выбрасывать с телеги старье всякое – стулья поломанные, кресла. Я решил, что это старьевщик от непроданного здесь решил избавиться. Вдруг вижу – озирается он так воровато и вытаскивает новехонький чайный столик. Дорогущий, сразу видно, лаком блестит, цвета необычного – красного. Тут меня осеняет – украл! Под рухлядью запрятал. Только зачем он его на торфяники-то привез? Смотрю дальше: мужик столик поставил на землю и аж затанцевал. И так вертится вокруг него, и этак. Обстучал его зачем-то со всех сторон, потом ножичек вынул, начал ножки отворачивать. Ножки отвертел, вокруг них попрыгал. Явно его беспокоило что-то. И тут он такое вытворил – у меня глаза на лоб полезли: сбегал к подводе, принес топор и начал рубить этот столик на части. Я струхнул порядком: безумный мужик чайные столики вечером в лесу как дрова рубит. А я же тут рядышком сижу – не дай бог, ему столика мало покажется! Ну нет, решаю, досмотрю: не каждый день на такой спектакль попадешь. Разрубил он горемычный столик в щепки, рухнул перед этой кучей и начал каждый кусочек осматривать.
