Гулидов был редким ребёнком, которому нравилось, когда бабушка в неизменном светлом платочке гладила его по голове. Как-то так случалось само собой, что, сидя рядом, он клал свой нечёсаный калган на её колени, и она потихоньку перебирала его курчавые волосы. Потом он долго ставил безуспешные эксперименты на своих детях, пытаясь гладить их по макушкам. Ни один его ребёнок так и не смирился с этим гулидовским желанием передать бабушкино обыкновение теребить родные головушки.
Детские воспоминания нахлынули на Гулидова с новой силой. Они готовы были полностью завладеть им, увлечь в далёкое близкое прошлое. Пора уходить. Гулидов бросил прощальный взгляд на каморку. И только сейчас понял, отчего он чувствовал в своей детской комнате некий дискомфорт: с бабушкиной полочки для икон на него смотрел портрет вождя всех народов генералиссимуса Сталина.
«Иконы забрали, а тебя, видишь, оставили», – сказал Гулидов портретному Сталину и повернул его изображением к стене. На оборотной стороне портрета ничего написано не было, только в правом нижнем уголке рамы было сделано небольшое углубление, как будто кто-то пытался её поддеть. Гулидов не придал этому значения. Он оставил обращённого к стене генералиссимуса взирать на остатки обоев и вышел в большую комнату. Ему вдруг почудилось, что в комнате, в которой он только что был, кто-то громко вздохнул. Потом скрипнула половица.
И тут до Гулидова дошёл смысл слов, сказанных в гостинице чекистом: «А ты не дрейфь. Есть у меня одна бумажка, ещё с войны осталась… Занятный, я скажу тебе, списочек!» Громко хлопнула разбитая форточка. Фонарик в мобильнике погас – то кончилась зарядка. Гулидов быстро вернулся в свою детскую комнату, нащупал сталинский портрет, сунул его за пазуху и выбежал из дома. На улице начиналась метель. Она снежной позёмкой заметала недавние следы, набиваясь в каждую ложбинку, ямку, колеи от машин, человеческий или звериный след, выравнивая бугорки и холмики, приводя округу в порядок от последствий осеннего хаоса и несовершенства.
Гулидов поспешил к родственникам. Нужно было и их проведать, показаться на глаза, чтобы потом не упрекали его как зазнавшегося столичного хлыща. Ширкины переехали из своей двухэтажной деревяшки, что стояла рядом с РОВД, в блочный дом, улучшили, так сказать, бытовые условия. Дядя Валера – добродушный хозяин с курчавой белой головой, бывший начальник местной «пожарки» – со временем стал плохо видеть, тётка Глафира – плохо слышать. Несмотря на эти недуги, они по-прежнему составляли весьма достойный тандем для ведения совместного хозяйства. Гулидов принялся за портрет Сталина, прихваченный им в последний момент перед бегством из своей детской. Отогнул гвоздики, снял рамку. За картонкой, между ней и портретом генералиссимуса, он обнаружил серый листочек, на котором простым карандашом чьим-то аккуратным почерком были выведены неизвестные ему имена и фамилии на английском языке. Напротив каждой строки был и её перевод в русской транскрипции. Пояснения были сделаны, скорее всего, позднее, уже химическим карандашом. Места для перевода между столбцами не хватало, поэтому их автору пришлось писать окончания фамилий наискосок вверх.
Затаив дыхание, Гулидов стал вчитываться в это послание из прошлого:
«Иван Собакин Серафима Калиберда
Степан Бубенчиков Николай Голубушкин
Галина Солнышкина Наум Печалька
Яков Какучия Максим Персиков
Михаил Победушкин Прокопий Шапка
Андрей Пентюхов Аркадий Радькин…»
Всего двадцать три фамилии, внесённые в список без порядковых номеров. Первые двадцать уместились на первой стороне листа, оставшиеся три вписаны на его обороте.
«Что это ещё за ерунда-калиберда, причём на английском языке?» – размышлял Гулидов. Он вспомнил, как бабушка Дуня прятала этот портрет и небольшую карту из выделанной шкурки, скрученную в трубочку, в сундук, говорила, мол, они от деда Алексея Захаровича остались. Тот велел их сберечь. Говорила она, что будто бы во время войны американские подводные лодки всплывали здесь, в устье реки. Поверить в это было невозможно. Но вот, кажется, какие-то свидетельства того времени и дали о себе знать.
«Постой, постой! Какучия! Правда, не Яков, а Валерий, он сейчас генеральным директором завода ЖБИ работает. Сын или внук? Надо проверить. Голубушкин – спикер местного парламента, Пентюховы – это целая прокурорская династия, Шапки – в полиции, а какой-то из Радькиных аж в помощниках министра в столице служит… Интересная картинка из отдельных пазлов складывается, ой, интересная! Но как, как (!) это можно было предвидеть семьдесят лет тому назад? Уму непостижимо! Вот так дед! Что он хотел этим сказать?»
Гулидову срочно нужно было глотнуть свежего воздуха. Он наскоро распрощался с радушными хозяевами и выбежал на улицу. Начавшаяся было метель затихла. Посёлок погрузился в темноту. Улицы не освещались, только окна домов светились бледно-жёлтыми прямоугольниками, перегороженные разномастными занавесками. Он не был здесь почти десять лет. Некогда «мандариновый рай» – так за особое заполярное снабжение в эпоху тотального дефицита продуктов называли это место – превратился в заурядное захолустье. Мощнейшие в советские времена конторы «Колымторг», «Колымстрой», снабжавшие Колыму и Чукотку, возводившие первые крупнопанельные дома на Севере, как и морской порт, автобаза, находились в плачевном состоянии. Здесь, на краю земли, победу одержал не развитой социализм, а пофигизм и безразличие властей. Люди драпали с Крайнего Севера как из проклятого Богом места. От стройных улочек не осталось и следа: беспощадное время и коммунальщики, сжигавшие оставленные людьми здания, безраздельно господствовали в посёлке, превращая его в страшное, ощетинившееся руинами и пепелищами чудовище.
Стало настолько тоскливо и одиноко на душе, что Гулидов почувствовал острую необходимость напиться в тёплой мужской компании. Он ввалился в квартиру к Давиду – своему однокласснику Валерке Давиденко. Гулидов знал, что кто-кто, а Давид не станет корчить из себя праведника и приютит загнанного обстоятельствами в угол одноклассника. В девятом классе они были влюблены в одну девчонку, смазливую Ленку Куличкину. А та, как водится, поглядывала на парней постарше. Тогда из-за неразделённой любви к ней, изрядно употребив продмаговского пойла, они решили сдаться в руки доблестных правоохранительных органов. Поддерживая друг друга, шатаясь, спотыкаясь и матерясь, они добрались до отделения милиции. Каково же было удивление пьяных бедолаг, когда в милиции их встретили не суровые стражи порядка с наручниками, дубинками и калашами наперевес, а милые морды одноклассников, отбывавших обязаловку – дежурство в составе ОКОДа (оперативного комсомольского отряда дружинников). Эту добровольную сдачу двух бессознательных тел в руки правоохранительных органов потом долго вспоминали все кому не лень: ржали над товарищами по-доброму, без зубоскальства.
К Давиду подтянулись старинные друзья – Серёга Бочаров, к которому с начальных классов прицепилась кличка Борода, и Виталька Тырылгин – Борец. Первый работал в местном аэропорту, второй слыл большой шишкой – руководил здешним СПТУ. Училище готовило для северных хозяйств оленеводов, трактористов, водителей, имело собственный гараж и технику. Виталька привёз отъезжающему однокласснику гостинец: мешок замороженной рыбы белых сортов – муксунов и чиров. Нужный Гулидову рейс до столицы отправлялся рано утром. А так как всё было схвачено – и на досмотре, и на посадке в самолёт, – решено было отпраздновать встречу как полагается, до утра. Дежуривший у подъезда уазик с рыбой в багажнике отправили на ночь в гараж СПТУ.
