— Ты что там, заснул?
Василий Шибанов, весь всклокоченный, пот с него градом, высунулся из окна и доложил, что разбудить адъютанта не в силах.
— Вот что значит стрюцкий! — смерил стремянного презрительным взглядом Курбский. — И пороха ты не нюхал, и в военной службе ни бельмеса не смыслишь! Тебя хоть сейчас министром обороны назначай! Еще хорошо, что ты не баба в интересном положении, а то я бы уже давно перед тобой во фрунт стоял! Смотри, штафирка, и учись, как нужно солдата будить! — Курбский подъехал к штабу, просунул голову в окно, оглядел командирским взглядом спящего мертвецким сном адъютанта да как гаркнет: — Р-р-р-рота, в ружье!
Удал как был в невменяемом состоянии, так и вскочил во всеоружии и застыл с закрытыми глазами и с пищалью наизготовку. Курбский одобрительно хмыкнул и подал следующую команду:
— Эскадр-р-р-рон, по коням!
Удал птицей вылетел на улицу и, по-прежнему не выходя из невменяемого состояния, гоголем взлетел на своего добра коня.
— Аллюр три креста! Галопом а-р-рш, а-р-р-рш! — рявкнул князь, и вся кавалькада по полю вихрем помчалась в сторону неприятельского стана.
Дальнейшие события поэт А. Толстой так описывает в своем знаменитом стихотворении:
Дороден был князь. Конь измученный пал.
Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
Свого отдает воеводе коня
(ну, разумеется, не бросать же узлы с гламурной одеждой и короба с ценными вещами?!):
Скачи, князь, до вражьего стану,
Авось я пешой не отстану.
Ко времени этого ДТП свежий ночной ветерок уже продул Удалову голову, и к нему частично вернулись аж два чувства из шести возможных, то есть он мог слышать — не очень хорошо — и делать умозаключения — не всегда верные. Слова Шибанова он расслышал и ничуть не удивился: скакать до вражьего стана впереди полков тяжелой кавалерии ему было не впервой! Но тогда от топота тысяч конских копыт, ржанья коней, лязга оружия и воинственных криков соратников гудела дороженька и дрожала земля! А теперь ничего подобного не было слышно. «Следовательно, я ослышался, — сделал умозаключение Удал. — Шибанов сказал: скачи не до вражьего, а до теплого стана. Видимо, пока я спал, Ливонская кампания победоносно завершилась и войска отводятся на зимние квартиры! За судьбу Шибанова можно не беспокоиться. До зимних квартир не то что пешком, а даже ползком все добираются в два счета! Ура! Гром победы раздавайся! И уж такое-то замечательное событие просто нельзя не отметить!»
У Удала к седлу всегда были приторочены в перемет две полуведерные фляги зелена вина. Он быстренько вытащил одну флягу, провозгласил тост: «За победу!» — и осушил полуведерный фужер одним духом. Потом решил тост уточнить во избежание всяких кривотолков:
— За НАШУ победу! — подчеркнул храбрый витязь, и второй полуведерный сосуд опустел.
А сам Удал от этого двойного тостирования одеревенел самым натуральным образом. Поэтому, когда они с князем прибыли во вражий стан, литовцы очень удивлялись, зачем Курбский притащил с собой такой здоровенный и тяжелый платяной шкаф. Но чужая душа — потемки, а загадочная русская душа тем более, и литовцы не стали задавать нетактичных вопросов. Вот что значит культурные люди, почти европейцы! Они разгрузили княжеские узлы и короба и свалили все это добро в угол шатра. А Удала, хоть и тяжеленько пришлось, поставили «на попа» и прислонили к стенке рядышком.
Через некоторое время героический добрый молодец, почти очнувшись, вышел из шатра, движимый инстинктивным желанием продолжить празднование победы, и с изумлением обнаружил, что в таком же изумлении литовцы «без шапок толпятся у входа» и несут несусветную чушь, будто князь Курбский им «сделался другом». Естественно, Удал Панов отнес эти галлюцинации на счет похмельного синдрома и, поскольку речь к нему еще не возвратилась, знаками попросил иллюзорных литовцев о помощи. Те, и сами не дураки выпить, поняли его без слов и принесли другу своего нового друга на выбор — чару ведерную зелена вина и ведро огуречного рассола. Выбор Удала был предрешен заранее, да никто в нем и не сомневался. С благодарностью употребив зелено вино одним махом до последней капли, бравый адъютант вновь вернулся в одеревенелое состояние, а любезные литовцы заволокли его обратно в шатер и водворили в положении «на попа» на прежнее место, добросердечно оставив рядом ведро огуречного рассола. Кстати, именно с этого времени в русской классической литературе появилась привычка одушевлять предметы комнатного интерьера («Многоуважаемый шкаф» — помните?). Жаль, что прибалты, известные своей высокой, почти европейской, культурой и изысканной, почти европейской, вежливостью, не смогли перенять этой литературной традиции. Тут их подвело плохое знание русского языка, что в советское время отмечали все туристы из Москвы, Ленинграда и других городов и весей необъятного Советского Союза, посетившие гостеприимный Прибалтийский край.
— Прекрасные люди эти прибалты, — рассказывали отпускники по возвращении из туристического вояжа. — Только в магазинах чего ни спросишь — продавщицы делают непонимающие лица, а у прохожих на улицах лучше вообще не спрашивать, как пройти к какому-нибудь памятнику древней прибалтийской культуры, потому что обязательно укажут противоположное от правильного направление.
Но это так, к слову сказать…
В следующий раз Удал очнулся от собственного стона. «У-у-у-у», — жалобно звучал его голос, словно гудок парохода, заблудившегося в тумане. Но пошарив рукой окрест себя, страдалец вдруг нащупал спасительное ведро огуречного рассола, и раб похмельного синдрома судьбу и неведомых иллюзорных благодетелей благословил. Чудодейственное лекарство помогло: все чувства в недрах Удалова героического организма пришли в норму, и он с удивлением обнаружил, что кто-то поставил его «на попа» и прислонил к стенке шатра, а его шеф и главнокомандующий воевода князь Курбский сидит за письменным столом и что-то усердно пишет гусиным пером на пергаментном свитке. Но об этом прекрасно сказал А. К. Толстой, и лучше него не скажешь!
И пишет боярин всю ночь напролет,
Перо его местию дышит,
Прочтет, улыбнется, и снова прочтет,
И снова без отдыха пишет,
И злыми словами язвит он царя…
Курбский во время творческого процесса не только, улыбаясь, перечитывал написанное, но особо удачные, на его взгляд, литературные перлы с удовольствием и гордостью повторял вслух:
…прославляему древле от всех,
Но тонущу в сквернах обильных!
Ответствуй, безумный, каких ради грех
Побил еси добрых и сильных?
Внимай же! Приидет возмездия час…
…Кровь, аки воду, лиях и лиях…
И так далее… Удал, внимая репликам писателя-воеводы, сделал умозаключение: после победоносного завершения Ливонской кампании князь Курбский, не собираясь останавливаться на достигнутом, решил теперь взяться за турок и пишет ультиматум турецкому султану. Ну что ж, подумал бравый адъютант, побили мы ливонцев довольно, настало время погонять и янычар. И тут вдруг в шатер вошел Василий Шибанов, пешим порядком наконец-то добравшийся до «теплого стана». Стремянный прямо с порога сразу похвастался:
