Через полторы сотни километров от города нам пришлось остановиться. Дорога была перегорожена двумя милицейскими «Жигулями», а большой дорожный кран, отмеченный знаком все того же МЧС, вытаскивал из лесозаградительной полосы обгоревшие остатки какого-то легкового автомобиля. Тот еще дымился. Мы простояли минут пятнадцать, пока кран не поставил бывший автомобиль на обочину и, убрав телескопическую стрелу, освободил одну из полос для движения. Мои спутники отреагировали на происходящее как-то очень нервно. Внимательно приглядываясь к горелой груде железа, они тихо что-то обсуждали.
— Знакомая машина? — спросила я.
Магомед вообще никак не отреагировал на мой вопрос, словно и не слышал его.
— Не волнуйся! Тебя это в любом случае не касается! — осклабился в мою сторону Аслан.
Он вообще периодически оборачивался и пристально меня осматривал. Признаться, мне было совершенно не до того, чтобы оценить, какого рода эта заинтересованность.
После того как мы отъехали с места происшествия, Магомед и Аслан пытались по очереди куда-то позвонить по телефону. Судя по всему, они хотели соединиться со своим хозяином Мурадом, но сотовая связь в этой зоне не работала. Посмотрев на экран своего телефона, я убедилась, что он тоже мертв.
Мы мчались по узкой, но довольно гладкой дороге, соединяющей областной центр с северо-восточными районами. Я никогда и нигде не видела более плоского места на суше. Унылая то ли полупустыня, то ли полустепь расстилалась на многие километры вокруг. И если в нескольких десятках километрах слева от нас несла свои воды река Волга, то направо путника не ожидало ничего — вначале российское ничего, потом столь же бескрайнее ничего казахское. Устав разговаривать, Магомед с Асланом попытались включить магнитолу, но ее заело при первых же звуках лихого вайнахского танца. Кассета застряла внутри, и единственное, что им оставалось, — слушать радио. Мне казалось, что за всю свою жизнь я не прослушала столько дряни, как во время этой дороги. Каждая новая песня была еще ублюдочнее предыдущей. Все они слились у меня в ушах в единый вопль спутавшихся в клубок онанистов, педерастов и малолетних слабоумных б…. Даже тупая реклама, прерывавшая эту визготню раз в десять-пятнадцать минут, была приятнее. Криминальным же новостям я и вовсе обрадовалась, как родным. Аслан с Магомедом тоже очень заинтересовались сообщениям с фронтов всероссийского беспредела. После информации о подрыве речного трамвайчика с армянской свадьбой в Ростове диктор перешел к новостям московского криминала. Мне сразу резануло ухо название моей улицы. Совпал и номер дома. Далее сообщили, что на пороге своей квартиры была убита тремя выстрелами из пистолета… я сама! Я даже не сразу сообразила, что произошло. Аслан издал победный крик. Магомед тоже воскликнул что-то и победно пожал руку Аслану.
— Красивая девка была! — повернулся ко мне Аслан. — На тебя даже похожа! Она, с-сука, моего брата с дядей под русских бандюков положила! Если бы не знал, убивать было б жалко!
— Так ей и надо! — прорычал Магомед. — Исса в три деревни денег присылал! На хлеб, на чай старикам…
«Вот почему Мурад не верил Али, что это я! Они выследили и убили Аниту! Значит, Ира не зря меня предупреждала! Какой ужас! Анита! За что ты от меня это все приняла!» Целый вихрь мыслей пронесся в моей голове. Стиснув зубы, чтобы ни звука не вырвалось наружу, я не понимала не только что делать, но и как контролировать себя. Я находилась в одной машине с человеком, который убил Аниту… почти меня саму… нет — меня саму. И мы ехали в неизвестность, где в лучшем случае мне придется заплатить огромные деньги за своего сына, скрывая, что я — это я! И рядом нет никого! Ничего не знающий Семен встречает в Женеве ничего не знающего Лалита. Ничего не знающий старый таец ждет меня на далеком острове с темненькой девочкой, уже забывшей вкус моего молока. Ничего не знающая мама в нашем подмосковном доме, наверное, уже сходит с ума без моих звонков. А про «великого дипломата» Култыгова я не хочу даже думать. Он почти все знает, но почти ничего не может!
Мы въехали в задрипанную станицу. Ее незатейливое название — Полыньковская — красовалось на ржавой дорожной табличке. Буквы «л» и «ы» были перечеркнуты, а наверху коряво подписано «ебе». Мы проехали мимо красно-белой антенны сотовой связи. Я только подумала проверить, есть ли сигнал, как мой телефон ожил, зазвонил и завибрировал в глубине кармана. Номер звонившего мне был неизвестен и начинался на 380 — Украина.
— Я слушаю, — отозвалась я, уверенная, что это ошибка.
— Здравствуй!
Это был голос Лени! Моего Лени! Глядя на сидящих впереди меня подонков, я не могла вымолвить ни слова.
— Номер отобразился? — спросил Леня.
— Да…
— Срочно прилетай в Киев! Мы с мальчиком… с нашим ребенком уже здесь! Сообщи номер рейса…
— Я в Полынь…
Магомед резко повернулся ко мне и правой рукой вырвал трубку. От неожиданности я даже не попыталась ее удержать. Мой телефон полетел в бардачок.
— Все! Отговорила, хватит! — проговорил Магомед.
— Я что, пленница?
— Заткнись!
Мы выехали на круглую, засыпанную щебнем площадь, ровно в центре которой стоял старый, ржавый и очень грязный тракторный прицеп. Я так и не поняла, то ли он случайно был здесь оставлен безвестным трактористом, то ли его установили специально по указанию свыше, дабы он символизировал прогресс в районной зерновой индустрии. Напротив ворот располагался двухэтажный конторский домик, позади громоздилась грязно-серая бетонная громада зернохранилища, за которую сейчас заходило солнце. Вокруг не было ни души. Рабочий день уже закончился, а ближайшие жилые дома стояли примерно в километре от здания элеватора. Полыньковская еще в дни горбачевской перестройки практически полностью обезлюдела, а совсем недавно стала заселяться самыми нищими из чеченских беженцев, в основном овдовевшими женщинами с детьми и стариками. Те беженцы, у кого имелись хоть какие-то средства, предпочитали селиться в Старой Днепровке, где хотя бы была нормальная питьевая вода в домах, работали медпункт и два магазина.
Магомед остановил машину, но вместо того чтобы сразу заглушить мотор и выйти, позвонил куда-то по своему мобильному телефону. Разговаривал он минут пять, судя по всему, с Мурадом. В разговоре, как мне показалось, он несколько раз произнес имя «Усман». Все это время Аслан, повернувшись назад, в упор смотрел на меня. Мне страшно было поверить, что этот парень, внешне похожий на нормального человека, еще утром так же смотрел на Аниту, а потом хладнокровно убил ее в полной уверенности, что убивает меня. Мне было невыносимо смотреть на эту рожу, и я попыталась выйти из машины, но только теперь заметила, что ручки открывания у задних дверей выломаны. Бояться я перестала. Сунув правую руку в карман, я сжала холодную рукоятку — «макарову» недолго уже оставалось лежать в кармане без дела. Для меня существовал только один вопрос: «Когда?»
Наконец Магомед вышел из машины и открыл мне дверь:
— Пошли!
