Бригаденфюрера повели по хозяйственным предприятиям Дахау. Вот тогда он его и заметил, в какой-то момент их взгляды даже пересеклись, а потом Шелленберг, увлекаемый начальником лагеря, отправился далее по длинным хозяйственным блокам фабрики.
Но он и в мыслях не мог представить, что может состояться его встреча с одним из самых влиятельных людей Третьего рейха, рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. Когда к нему подошел начальник барака Казик Иоганн (неприятнейший тип, осужденный немецким режимом за двойное убийство) и сообщил, что его вызывают к начальнику лагеря, он подумал, что это всего лишь дурная шутка глуповатого эстонского парня, склонного к подобным розыгрышам. Но когда по репродуктору хозблока назвали его лагерный номер и сообщили, что он должен срочно спуститься к пропускной, Томас Тенсон приуныл. Вспомнилось немало подобных случаев, когда в печи крематория отправляли прямо со станка, не дав возможности доделать начатую работу, а потому даже самый тяжкий труд в подобные минуты воспринимался как божье благо.
У самого входа в проходную его ожидало два эсэсовца, – не сказав ни слова, они повели его к коменданту лагеря. Проходя по лагерю, он ловил на себе взгляды заключенных, занимавшихся уборкой территории: одни сопереживающие, другие откровенно облегченные, – в этот раз забрали кого-то другого. Миновали один пропускной пункт, потом другой, с такой же металлической дверью, и оказались в жилой части лагеря.
Здесь бывать ему не приходилось. Огороженная высокой стеной от остальной территории, она не допускала и мысли о том, что за колючей проволокой ежедневно пребывает смерть, а такое количество цветов, как здесь, ему приходилось наблюдать разве что в оранжерее.
Дом коменданта Томас Тенсон узнал по большому штандарту, висевшему у парадного крыльца. Располагался он в дальнем углу лагеря, дополнительно огороженный забором из прутьев. От сердца немного отлегло. Если бы его хотели убить, то сделали бы это значительно раньше. Так что здесь было нечто другое.
Эсэсовец, проводивший его до дома коменданта, передал его дежурному гауптшарфюреру, и тот, не сказав и слова, повел его в кабинет начальника концентрационного лагеря.
Ему показалось, что он шагнул в музей. Унылая действительность осталась за массивными дверьми кабинета. С потолка свисала огромная хрустальная люстра, освещавшая ярким светом буквально каждый уголок помещения. Кабинет, своими размерами больше напоминающий зал, был украшен фарфоровыми вазами, стилизованными под старину, стоящими на подставках из красного дерева. По обе стороны от дверей возвышались амфоры, расписанные сценами из Троянской войны, в углах кабинета в половину человеческого роста были установлены статуэтки рыцарей времен первых крестовых походов, на стенах висели огромные полотна, написанные маслом, на которых были запечатлены германские короли. Среди них наиболее почетное место отводилось великому королю Фридриху Барбароссе: величавый, с рыжей бородой до самого пояса, он был запечатлен во время сражения с сарацинами. По обе стороны от него, вооружившись мечами, бились верные рыцари, прикрывая короля от предательских ударов. Лицо Барбароссы, искаженное гневом, выписанное художником до мельчайших деталей, с занесенным для удара копьем, показалось Томасу Тенсону знакомым.
И тут он понял, что неизвестный мастер придал ему черты Адольфа Гитлера.
Среди бросившегося в глаза великолепия он не сразу обратил внимание на двух мужчин, находящихся в помещении.
Кроме начальника лагеря, крупного седовласого штандартенфюрера СС лет пятидесяти, сидевшего за большим столом, в кабинете находился еще один человек интеллигентного вида, удобно расположившийся на кожаном диване. На вид ему было немного за сорок, в тяжеловатых очках из червонного золота, с густой черной шевелюрой, он производил с первого взгляда самое благоприятное впечатление и походил на учителя средней школы. Вот только в его благие намерения мешала поверить одна особенность, – на нем был мундир рейхсфюрера СС.
Это был Генрих Гиммлер. Один из влиятельнейших людей Третьего рейха.
Томас Тенсон почувствовал, как его мгновенно парализовал страх. Нечто подобное должен чувствовать заяц, угодивший в когтистые лапы волка. А ведь еще минуту назад ему казалось, что после того, что он увидел в лагере Дахау, больше бояться уже невозможно. Грудину сперло, да с такой силой, как если бы кто-то наступил на грудь. В какой-то момент ему показалось, что он может просто умереть от удушья.
– Заключенный номер 143/SR857 по вашему приказанию прибыл, – преодолевая животный ужас, проговорил Томас Тенсон.
К его собственному удивлению, получилось довольно бодро.
Гиммлер неожиданно улыбнулся:
– Не пугайтесь меня, я не такой страшный, как выгляжу на фотографиях, – кивнул он на свой портрет, висевшей напротив двери.
Оба офицера дружно и непринужденно рассмеялись. Может, так и должен выглядеть Люцифер: интеллигентного облика, в старомодных очках из золотой оправы, весьма располагающей внешности, с убедительным негромким голосом, в черной форме, которая невероятно подходит его облику.
– Из вашего дела мне известно, что вы искусный кузнец? – вдруг спросил Гиммлер.
Весьма неожиданное начало. Что бы это могло значить? Ни к чему не обязывающие любезности перед серьезным разговором? С каких это пор в концентрационном лагере стали блюсти этикет?
– Профессия кузнеца у нас наследственная, господин рейхсфюрер, – отвечал Томас Тенсон, – этим ремеслом занимались все мои предки.
– А родом вы откуда?
– Из Литвы. Из города Каунаса.
Гиммлер понимающе кивнул:
– Мне приходилось там бывать по роду службы. Город мне понравился. Чисто. Чем-то он мне напомнил Пруссию.
– В нашем городе чувствуется влияние Германии, – охотно поддакнул Томас Тенсон.
– Как вам в лагере?
– Жить можно везде, главное – не отчаиваться, – бодро произнес Томас Тенсон.
С чего бы это рейхсфюреру вести разговоры с обычным кузнецом, который находится в лагере по политической статье?
– За что вы здесь находитесь?
Заключенный под номером 143/SR857 перевел взгляд на начальника лагеря. Лукавить не имело смысла, штандартенфюрер СС самым тщательнейшим образом познакомился с его личным делом, прежде чем распорядился привести его в кабинет.
– У меня была любовница… Очень красивая женщина. Как потом выяснилось, она была связана с коммунистами… Но я об этом узнал только во время следствия. Произошла ошибка, я не имею никакого отношения к коммунистам.
– Каков у вас срок?
– Десять лет лагерей.
– Срок немалый… Потом, в лагерях может случиться много всего неприятного, – поморщившись, произнес рейхсфюрер СС. – Хотите, мы пересмотрим ваше дело? Это в нашей власти. Думаю, что господин штандартенфюрер не станет возражать, – посмотрел он на начальника лагеря. Стекла очков блеснули.
– Разумеется. Если заключенный встал на путь исправления, то у меня нет оснований держать его в лагере.
