— Спасибо, не жалуюсь.
Помолчал, перелистнул наскоро журнал и спросил, глядя в упор:
— Чего тебе? Сразу говорю — денег нет. Про долг помню, как будут деньги, сразу отдам. Ждать надо. Вот, возьми, позвони через месяц.
И положил на стол черно-зеленую визитку, подвинул ее Денису. Тот взял клочок яркого картона, пробежал взглядом, сложил пополам, потом еще раз пополам, потом еще, осмотрелся в поисках мусорной корзины, не нашел и, верный привычке не бросать мусор на пол, сунул в три погибели сложенную визитку себе в карман.
— Не прибедняйся, — сказал, — деньги у тебя есть. И это мои деньги. Мои, Вася, и они мне сейчас нужны. Сегодня, вчера было поздно. Отдавай, и разбегаемся, ты мне никто, я тебе тоже…
Чувствуя, что улыбка сама собой переходит в гримасу, Денис отвернулся к окну: еще не хватало — эмоции свои показывать, перебьется Васька. Он и так как на иголках сидит, с часов глаз не сводит. Ждет, ждет кого-то паршивец, и кого-то важного, встречу с кем пропустить ну никак невозможно. Оттого и торопится, и сразу рванул с места в карьер. Денег у него нет. Ага, сейчас, так тебе и поверили.
Лисин тоже сообразил, что тон взял малость неверный, откинулся в кресле и постучал пальцами по столешнице. Скривил рожу, как от кислого, полюбовался на свое отражение в гладкой полировке и спросил:
— Выпьешь? Коньяк есть, виски, водка, если хочешь… Хорошая, из дьюти-фри.
И повернулся к шкафчику слева, потянулся к дверце в самом низу. Денис шагнул к столу, выдернул из-под него стул, сел на него верхом и сказал:
— Не надо. Не тот случай, сам понимаешь.
Васька понимал. Он был сволочью отменной, предателем — кем угодно, только не дураком. Снова развалился в кресле и, стараясь не смотреть Денису в глаза, сказал:
— Нет сейчас денег. Нету, понимаешь? Никольский оборзел, три шкуры дерет, я ему за прошлый месяц еще должен, того гляди счетчик включит.
Заблуждаются те, кто считает, что власть в городе принадлежит чиновникам, полиции и прочим госструктурам, глубоко заблуждаются. Чиновники — лишь прикрытие для подлинных хозяев жизни, для смотрящих, «кураторов», так сказать, или надзирателей. Судьи, прокурор, мэр, губернатор — ширма, не более, без благословения «смотрящего» и шагу ступить не смеют, не говоря уж о том, чтобы лишнюю сотню-другую из бюджета скрысятничать и с верхами не поделиться. Но с этим строго стало, и разговор с ними короткий — пуля в голову, но это тоже прошлый век. Несчастный случай, вроде ДТП на скользкой дороге или «внезапная» остановка сердца — методов много, выбирай по вкусу и по деньгам, исполнители найдутся… Никольский, он же местный смотрящий по городу, появился в их захолустье то ли четыре года, то ли пять лет назад и враз показал местной «элите», кто в доме хозяин. Поговаривали, что оброк, который он в область сдавал, увеличил в разы, оставляя себе процент за труды, что-то вроде комиссионных, отвозя «наверх» ежемесячно не один и не два миллиона рублей. Взятки за приватизацию объектов государственной собственности, перевозку контрабанды, назначения на высокие чиновничьи должности, выделение земель, фиктивные победы на тендерах, неофициальные заработки гаишников, по слухам, составляли такую сумму, что Никольский мог себе позволить уже года через два отойти от дел и безбедно зажить на собственном тропическом острове. Однако смотрящий предпочел остаться на посту и дальше портить кровь «деловым людям».
Местная бизнес-элита (а по совместительству разномастные чиновники) этакого окаянства не вынесла, Никольского пытались устранить. Сначала увещевать пробовали добрым словом, отправив смотрящему что-то вроде «черной метки», но тот предъяву проигнорировал, объявив в отместку что-то вроде тринадцатой зарплаты — лишний взнос, который требовалось передать его курьерам. Кто-то передал, а кто-то предпочел скинуться на специально обученного человека, чьей специальностью было решение таких вот проблем. Метод был прост — девять граммов свинца в жизненно важные органы, и скоро в город вернулись лихие 90-е. В Никольского стреляли три раза, но он, как заговоренный, уходил от пуль, потерял двух телохранителей и одну машину, что подорвалась прямо у ворот его загородного дома. Никольский снова вышел сухим из воды, и тогда «карбонарии» сменили тактику и нанесли решающий, как им казалось, удар: средь бела дня в людном месте убили одну из ключевых фигур в свите Никольского. То ли главного бухгалтера, то ли казначея местного «крестного отца» тупо застрелили у подъезда, причем исполнили так грязно и кроваво, что жертву опознали по одежде, а на всякий случай еще и по ДНК. Ответки не последовало, «заговорщики» расслабились, решили, что Никольский достаточно напуган, когда их накрыло.
Месяца через полтора по городу пронеслась череда смертей, вызывавших новую волну слухов и домыслов, но все поняли все верно: Никольский провел нечто вроде зачистки среди «бунтовщиков». Неуловимый киллер отстреливал их, как уток на болоте, не помогали ни бронированные авто, ни охрана, ни комплекс мероприятий, позволяющий «объекту» унести ноги с линии огня. Пять роскошных похорон в течение месяца умерили пыл оставшихся пока в стороне от самой крупной за последние полтора десятка лет разборки, потом все улеглось, а потом началось по новой. Но на этот раз дорогие гробы заказывали для родственников усопших, причем кровных — сыновей, отцов, сестер и братьев, и был тут один нюанс. Киллер оказался личностью творческой, к делу подошел с выдумкой, оставив после себя неизгладимую память. Все «объекты» скончались от пулевого ранения в висок или в лоб, а вот родственникам убийца стрелял строго в затылок, от чего выходное отверстие от пули помещалось на лице, придавая покойникам вовсе уж не привлекательный вид.
И снова дважды объяснять не пришлось, ошалев от такой истинно средневековой манеры решать вопросы, уцелевшие смиренно поклонились смотрящему и впредь исправно платили оброк в оговоренных размерах и в установленные сроки, не желая повторить судьбу несчастных. С той поры в городе было тихо, благолепно и симметрично, каждый сверчок знал свой шесток, Никольский царствовал безраздельно, отдавая приказы мэру, прокурору и прочей прислуге помельче.
Васька снова глянул на часы и повторил:
— Я все помню, Денис, я отдам. Подожди.
Денис откинулся на стуле, покачался на двух ножках, вернулся в исходное и сказал, стараясь держать лицо и не орать:
— Пофигу мне, Вася. Деньги мне сегодня нужны. Матери на операцию.
Последнее говорить не хотел, само вырвалось, Васька глянул мельком на Дениса, еле заметно скривился, точно от нетерпения, и ответил:
— Сочувствую. Но помочь пока ничем не могу. Извини, давай поговорим через месяц.
Чувство было такое, точно сугроб головой прошиб, плотный сугроб, весенний. Мутно было в голове, мутно перед глазами, мутно на душе. Даже не сугроб — стенку не особо прочную прошиб, но, кроме душной темноты, нет за ней ничего, пусто там, как в космосе. Васька деньги не отдаст, это и кошке ясно, будет юлить, выкручиваться, сказки сказывать, но не отдаст. В другое время Денис бы плюнул, решив не связываться, но случай был не тот, не имел он права уйти отсюда с пустыми руками. Васькиного долга с лихвой хватит и на операцию, и на лекарства, и на санаторий после всех мук, что матери в больнице предстоят, онколог очень этот санаторий советовал…
