Я налил Марии ещё белого:
– За что пьём?
– Чтоб скорее было лето.
– Будет.
– Откуда ты знаешь?
– Так сказало перед смертью солнце, – закусил я её губами, она моими, понимая, насколько мы голодны. Я не очень любил алкоголь, зная, что утром мне это дорого будет стоить, голова закатится под софу и будет трещать, как на волнах эфира крикливый радиоприёмник соседа, что некому будет её принять, садовую, кроме тех незнакомцев, которые вместе со мной примут душ, метро и вытрутся байковым полотенцем тел. Несмотря на это, мы продолжали пить полусладкое и друг друга, покалывая слетавшую с наших уст чепуху своим остроумием:
– Как ты считаешь, любовь – это глупость?
– Почему глупость?
– Потому что ты слишком озабочен сейчас, настолько, что на твой лоб выбежало несколько морщин, – провела по моему лбу пальцами Мэри.
– Это не морщины, это ум.
– Вот и я говорю, что все глупости делаются с умным выражением лица.
– Нет, любовь не глупость. Любовь – это когда ты понял, кто тебе нужен, но не стараешься понять, зачем.
– Вот почему ты не стараешься.
– Да, я уже несколько месяцев как влюблён.
– Я так и подумала, что с первого взгляда. Ты здоров? – поднесла повторно к моему лбу руку Мэри.
– Недомогание.
– Я так и подумала, что влечение.
– Не знаю что с этим делать, доктор.
– Недомогание – это серьёзно.
– Что посоветуете, доктор?
– Домогаться.
– Это рецепт? – накрыл я её небольшую упругую грудь своей ладонью, чувствуя дерзкий подъём всех моих гормональных акций на бирже желаний.
– Это политика. Хотя я не люблю политику.
– Почему?
– Мне не нравится безответная любовь, – окутала она своей рукой мою шею и крепко прижала свои губы к моим.
– Девушка, можно с вами познакомиться? – ляпнул я, когда объятия разомкнулись.
– Спасибо, нет.
– Почему нет?
– Не люблю, когда на меня дышат алкоголем.
– Вот я и подошёл с надеждой дышать теперь только вами. Я люблю тебя.
– Прекрасно, ну что я могу ещё добавить? Держи меня в курсе, – смеялась Мэри.
– Не веришь? Слышишь, как бьётся моё сердце? – прижал я её ладонь к своему лбу.
– Да, бесперспективно.
– Не может быть.
– Может. Я жду здесь принца, а вы со своими поцелуями.
– Здесь нет никаких принцев. У нас же республика. Разве что только в музеях.
– Есть. Однажды он увёз меня на карете… скорой помощи.
– С чего ты решила, что он принц?
– Ровно в двенадцать он принёс мне в палату сок из тыквы.
– Сок из тыквы?
– Да, меня увезли ночью с аппендицитом, а утром он пришёл проведать. Ладно, шучу, не принц это был, а доктор. Ты мой единственный принц, и точка! – снова поцеловала меня в щёку Мэри. – И никаких запятых.
– Если считать, что запятая – это и есть вышедшая из себя точка. Чувствую, я так долго не протяну, устану от твоих упрёков.
– Всем хочется быть безупречными. Может, на колесе скатнёмся, – предложила Мэри, устремив свой взгляд к мерцавшему вечерней программой колесу обозрения.
– Легко, – согласился я, подшофе абсолютно забыв про свою боязнь высоты. – Только накинь сначала куртку, холодно уже.
Минут через двадцать нам уже оторвали корешки билетиков, и мы забрались в кабинку из стекла и металла.
– Хорошая конура и тёплая, – устроилась на пластиковом сидении Мэри.
– Ага, главное, отдельная, – начала кабинка медленно подниматься вверх.
* * *
Оттого, что штаны мои отсырели, через эту сырость внутрь меня стал проникать холод. Дрожь одиночества, темноты и уныния. Страх того самого вечера.
* * *
Поначалу я старался не смотреть вниз, всё больше на Мэри. Не давая покоя её губам.
– Я так ничего не увижу, Фолк.
– Увидишь, – впившись в её губы, молился я об одном: чтобы колесо скорее завершило свой порочный круг. Где-то на полпути колесо встало, будто в спицу ему кто-то вставил палку. Мы застряли, на самом верху, как выяснилось позже, из-за проблем с электричеством. В тот момент батарейки сели и у меня: я почувствовал полную беспомощность, потому что жутко боялся высоты, но не это было самое страшное, гораздо страшнее мне было признаться в этом девушке. Пришлось собрать всю свою волю, чтобы её хватило укрыть покрывалом невозмутимости не только меня, но и Марию. Некоторое время мы молчали, глядя вниз: Мария – на магму текущих по автостраде автомобилей, которые переговаривались красными угольками стоп-сигналов, я – на свои ладони, как будто читал молитву за внезапное приобретение мужества. Потом медленно перевёл глаза в темноту, за стеклом кабинки, там пылали звёзды. Я постарался всем своим сознанием вжиться в эту ночь, в эту темень, чтобы держаться как-то за неё, переводя взгляд всё ниже и ниже в сверкающую бездну города.
– Чёрт, думаю это надолго!
– Да не волнуйся, сейчас включат, поедем, – не верил я сам своим словам. – Просто они решили проверить высоту наших отношений, – пошутил дрожащими губами.
– Ты чего такой бледный? – посмотрела Мария на меня.
– Вижу печаль в твоих ресницах, – попытался я отвести от себя её внимание, прихватив ещё и своей её тёплую ладонь, которая, пожалуй, сейчас нужна была мне больше, чем ей. – В чём дело? – понимал я, что сейчас мне необходимо было потянуть время, отвлечься от высоты и для этого нести какую-нибудь чушь. Мария, будто сама услышала мои слова:
– Да так, влюбилась в одного и… застряла, – усмехнулась она.
– А он нет?
– Откуда вы знаете? – перешла она на «вы», добавляя театрального драматизма.
– У меня всегда так, поцелуешь и ходишь потом сам не свой.
– Много целуетесь?
– Нет, много хожу, – улыбнулся я. – У вас здесь не занято? – придвинулся я ближе к Марии.
– Нет, садитесь.
– Я не хочу садиться, предпочёл бы прилечь. В ваших глазах такая весна, – вцепился я глазами в зрачки Марии.
– Я не верю в случайности. Особенно в любовь с первого взгляда, – отвела она свои вновь за окно кабинки.
– Я обниму вас крепко? – приобнял я её.
– Звучит очень трогательно, – сжала теперь уже она мою ладонь.
– Я бы любил вас долго.
– Пахнет вечностью, – засмеялась она. Видно было, что её совсем не пугало забвение на высоте, а скорее – даже радовало.
