Сестра, которая «вечно лезла не в свои дела», по словам сестры, уже подросла вместе со своим характером, непохожим ни на отца, ни на мать. «Вся в бабушку», – говорила о ней мать, когда та предусмотрительно брала с собой кусок хлеба, всякий раз выходя на улицу. Нет, не для себя: ее, приятную, симпатичную добрую, любили кошки и собаки, едва заметив, они лезли к ней в руки, в поисках ласки и корма. Что их тянуло, непонятых беспомощных неврастеников, к которым так привязано человечество, не поддавалось обычному объяснению. Они подбегали, заискивали, строили глазки, любопытные, незнакомые, разные. «Черте что тебя любит!» – нервничала по этому поводу мама.
* * *
Через час Фортуна очнулась в постели с телефоном в руках. Открыв глаза, она обнаружила сплошное безразличие к жизни. Чудовищная пустота зияла холодной луной сквозь стекло. В сумерках своих вещей она близоруко различала знакомые тени предметов. Даже в линзах она не видела на единицу, и это давало лишний повод воображению поиграться с фантазией. Она искала какую-нибудь теплую тень, за которую можно было бы зацепиться, чтобы не было так одиноко и тоскливо. Предметы воодушевились, тем более сегодня, когда одушевленных в доме стало меньше. Она вытянула из-под кровати ноутбук, открыла его и провалилась в Интернет. Именно здесь сейчас хотелось отлежаться, как в реанимации, чтобы прийти в себя, чтобы понять, как любить дальше. Сообщение было от самой близкой подруги, словно та была в курсе событий. Она постоянно присылала ей какие-то стихи и цитаты. В этот раз как нельзя кстати:
– Думайте обо мне плохо
мне это начинает нравиться
по крайней мере не надо
льстить
думать что говорить
о ком
как говорить
как есть
сколько пить
с кем спать
до скольки
думайте обо мне плохо
я буду жить именно так
пока вы умираете от тоски.
– Спасибо за стихи, очень кстати, чье это? – ответили ее пальцы.
– Не мои. Нашла в одном паблике. Как у тебя дела?
– Нормально.
– А что пальцы дрожат?
– В смысле?
– Буквы пропускаешь.
– Ах, да, так получилось. Если честно… Я только что из ада.
– Черт, я тоже хотела бы там побывать. Что случилось, Фортуна?
– Завтра расскажу в универе, долго писать и больно.
– Больно?
– Как вспомню, будто кожу с себя снимаю.
– Хорошо, до завтра.
* * *
Фортуна позвонила в разгар занятий с новичками, которых я вел за собой уверенно и спокойно, которых я должен был вырастить до состояния вечного успеха. У телефона был выключен звук, и он нервно вибрировал в кармане моих штанов, будто электробритва, которая неожиданно включилась, чтобы сделать мне интимную стрижку. Я знал, что это Фортуна. Только ей мог бы сейчас в этом довериться. Я оставил группу, дав задание капитанам, и вышел в холл.
– Сматываем удочки? – встревоженно прокралась Фортуна через трубку в мое ухо.
– Какие удочки? Ты можешь говорить нормально?
– Нет.
– Ты не одна? – представил я, как над ней стоят Лара и Антонио и диктуют ей глазами текст, который у нее извилина не повернулась выучить наизусть.
– Да. Мы больше не сможем встречаться, – ударило меня током ее фраза.
– Почему?
– Не задавай глупых вопросов. Ты сам все прекрасно знаешь. Мы слишком разные.
– Разве этого мало? – попытался шуткой смягчить я ее тон.
– Мало, чтобы строить на этом отношения.
Вместе у нас нет будущего, – не поддержала она меня, произнося казенные, навязанные родителями слова, – к тому же родители все знают.
Я ясно осознал, что в этом момент со мной разговаривали Лара с Антонио голосом Фортуны.
– Они рядом стоят?
– Если бы, они висят на моем горле мертвой хваткой.
– Давай я тебе позже перезвоню, после занятий.
– Умоляю тебя, не надо, – сорвалась на плач Фортуна. – Не звони мне больше!
– Хорошо, только с одним условием!
– С каким?
– Ты позвонишь мне сама, – пытался я не терять духа.
– Нет.
После этого слова в холле сразу стало сыро и неуютно. Голос Фортуны зачмокал, слова слиплись в одно тяжело рыдание. Она повесила трубку. Машинально я сразу перезвонил. Абонент вышел из зоны моего сострадания. Мое «Я» съежилось в стенах большого помещения, оттого что я не мог ничем помочь. Я почувствовал себя путником в ночи, который потерял на небе ту самую звезду, что должна была указать ему единственно правильный путь к счастью. Я знал, что рано или поздно это должно было случиться, поскольку от нас с Фортуной так сильно несло любовью, что Лара как мать должна была почуять это. Чувствами несло от нас, от обоих, нас стало слишком двое на счастьем выстеленной дороге. И до этого звонка меня ничто не пугало, точнее, до этого молчания. Гораздо хуже чувствуешь себя, когда не можешь дозвониться, нежели когда не звонят тебе. Ее голос нужен был мне, словно ремонтная мастерская моему авто, который столкнулся с трудностями на полном ходу и теперь стоял разбитый на обочине.
* * *
– Любовь может быть только в пятницу, в субботу нет, – комментировала София в телефон, собирая с пола артефакты вчерашней страсти и медленно натягивая на себя: трусики, колготки, бюстгальтер, – суббота – день наведения порядка, но ведь и о голове не следует забывать, наконец, с трудом выросла та из кофточки.
– Мужчина спит, а ты уже делаешь генеральную уборку в голове и в квартире… – понимающе ответила Лара. – Как у тебя в целом?
– Да все хорошо. Вчера посидели в баре с подругой.
– Как там?
– Как всегда. Похоже на кружок мягкой игрушки: одни клеятся, другие отшивают. У тебя что новенького?
– Суббота. Выходные дни еще хуже будней, когда рядом нет любимого человека.
– Муж на вахте?
– Да. Красота моет полы, – отвечала Лара, присев на диван и пытаясь стащить с левой руки желтую резиновую перчатку.
– Суббота существует не для того, чтобы проводить ее в одиночестве. Выйди на улицу, вдохни солнечной осени, мокрого асфальта, мужского внимания.
– И чем я выдохну?
– В лучшем случае – поцелуем с мартини, в худшем – кофе с дымом.
– Почему в худшем?
– Потому что это будет значить, что либо ты никого не встретила, либо так и не вышла.
– Ты забываешь, что я замужем, – наконец удалось ей стянуть перчатку и положить на край ведра с водой, в котором, как в аквариуме, затихла на дне половая тряпка.
– Звучит, как болезнь.
