– А если я ее уже не люблю? – посмотрел на меня печально мой друг.
– Это же твоя женщина, ты просто обязан ее любить, она этого заслуживает.
– А если нет?
– Тогда ее полюбит кто-нибудь другой. В каждом из нас рвется с поводка кобель или сука, стоит только найти своего человека. Так что люби такой, какая она есть, ни в коем случае не пытайся изменить женщину, этим ты подтолкнешь ее к измене.
– А я что, по-твоему, для нее не свой?
– Тебе виднее.
– Виднее только то, что она глупее стала.
– Если женщина вытворяет одну глупость за другой, это значит, что она уже давно хочет серьезных отношений, – доел я свое «пирожное» и вытер салфеткой губы.
– Так мы же женаты давным-давно.
– Это ничего не меняет, если ты сам не меняешься. Некоторые умудряются прожить всю жизнь без отношений.
– Что же мне – ждать, пока она помудреет?
– Чтобы тебе легче было переживать все ее шалости и закидоны, помни, что только благодаря женщине ты можешь быть, только благодаря ей ты можешь быть мужчиной. И вообще, тебе не со мной надо вести откровенные разговоры, а со своей женой.
– Как ты себе это представляешь? «Ну давай, поговорим о личном, раз ты настаиваешь. Ты с кем-нибудь спишь?» или, скажем, «Дорогая, когда ты в последний раз с кем-то спала?»
– А ты? – наблюдал я, как Антонио жадно прижал к красивым сочным губам стекло с вином. Те стали в два раза больше. Антонио сделал глубокий глоток, в этот момент я понял, что если Антонио ответит, то все его россказни будут также преувеличены. Но он промолчал, заткнув рот куском жареного мяса.
– Как тебе удается так хорошо чувствовать женщин? – прожевал он его.
– Секрет прост: я всегда любил только одну. – Женщина – словно татуировка. Ее замечают: одни критикуют, другие любуются. А где она будет у тебя красоваться: на руках, на шее, на груди или ниже, зависит от щедрости твоей души и фантазии разума. Только помни, что если ты захочешь с ней расстаться, шрам в любом случае останется на сердце, если не у тебя, так у нее.
* * *
Теребя пальцами руль, я стоял перед светофором, ждал зеленого. «Так и весна может пролететь», – подумал я про себя. Со мной в ожидании замер целый табун железных коней и еще несколько пешеходов на переходе, мне показалось даже чуточку больше: улица, город, вселенная. Всем нам не хватало зеленого, кому в кошельках, некоторым на деревьях.
Я стоял на красном, наблюдая, как ее стройная нога чеканила шаг и тянулась к взглядам мужчин, будто они и были единственным смыслом ее существования. А я сидел за лобовым стеклом, и только дворники двигались медленно туда-сюда, пытаясь смыть с экрана этот мираж, стряхивая с него мою весеннюю похоть. Я прибавил им ходу, чтобы убрать ее, чтобы не отвлекала. Девушка давно уже исчезла, я все еще в задумчивости смотрел ей вслед, моя фантазия вышла из машины и пошла ее провожать, так, без всякой корысти. Сзади начали сигналить, будто напоминая мне, что «у тебя же уже есть классная девчонка, чувак, чего тебе еще не хватает?». – «Да, я помню, как вы могли такое подумать, я ее ни на кого не променяю», – переключил я скорость и нажал на педаль газа. Перекресток вырвало машинами. Моя тоже оказалась в этой массе. «Куда ты? Зачем? Счастье было так близко, а я так далеко», – кричала, догоняя меня, фантазия.
Быстро закончив с общественным, устроив кое-какие дела в офисе компании, я вышел из казенного пространства, в котором она находилась, чтобы снова вернуться в свое личное. Набрал Фортуну.
– Ну и как тебя приняли родители?
– Сухо, – пробралась сквозь коленки студентов Фортуна, за пределы аудитории, чтобы поговорить по телефону.
– Может, я за тобой заеду после учебы? – сидел я в нерешительности в машине, размышляя, в какую сторону ей податься.
– Не надо, я все равно еще должна забежать к мастеру.
– К мастеру, – передразнил я. – Что-то ты к нему зачастила.
– Мне нравится, что ты ревнуешь.
– А мне нет, – взвизгнула резина, когда я рванул с места.
– Я думала, ты не способен.
– Не волнуйся, я способный, – мчался я по проспекту.
– Не ревнуй.
– Я хотел бы. Но мне больше нравится знать, что ты в одиночестве, что никто не водит вокруг тебя своих похотливым жалом, – чувствовал я себя слаломистом на Олимпиаде, которому необходимо было получить золото, чтобы усмирить свою прыть.
– Я хотела бы у него еще многому научиться, – настаивала Фортуна, глядя на мир сквозь свой видоискатель.
– Чему, например?
– Ну как он говорит, что настоящему фотографу нужно обязательно примерить на себя образ модели.
– Ты что, ему позировать будешь?
– Должна же я побывать в шкуре модели.
– И тебя не обошла эта мечта всех женщин, стать моделью хотя бы на миг, – не успевал я на зеленый.
– А ты думал, я особенная?
– Нет, когда влюбляешься, особо не думаешь, – бросил я трубку и снова встал на красном.
* * *
Медовый месяц – он светил нам в окно, когда мы, уставшие от гор, уже валялись на равнине постели.
– Как ты хочешь, чтобы тебя любили?
– Медленно, очень медленно. Не надо торопиться с выводами. Особенно если это – признание в любви. Для меня каждый акт – это признание в любви, – ворошила она мои волосы.
– Ты всегда стремишься к идеалу.
– Да, только мне все время кажется, что мы с тобой движемся к одной цели, но на разных скоростях. Ты не мог бы делать все еще медленнее?
– Не боишься заснуть?
– Нет, боюсь переспать.
– Хорошо, возьму музыкальную паузу и спою твоему животу песню.
– О чем?
– О том, как мне хорошо живется меж двух твоих сосков, как вечерами я спускаюсь в ложбину к роднику и там жду вдохновения.
– Не надо ждать вдохновения, оно приходит в процессе…
– Как вкусно ты пахнешь, – поцеловала Фортуна меня в висок.
– Чем?
– Мною.
Мы играли в циклопа, по Кортасару.
– Где у тебя живет любовь? У меня надувается такой шар в районе солнечного сплетения, – посмотрела Фортуна на меня, будто хотела подарить его мне.
Я тоже смотрел на нее. Глядя в глаза друг другу, мы приближались лицами до тех пор, пока они не коснулись носами, и я уже видел перед собой не два глаза Фортуны, а только один.
– Ты настоящий циклоп, – высказала она мою мысль.
– Конечно, все мое видение – это ты, – начал поедать я ее пухлые губы. Она тоже ела мои. Затем, едва отдышавшись от поцелуя, вдруг вспомнила:
