– Да хватит тебе уже дурачиться. Вот посмотри сюда, – ткнула она мой взгляд в разворот журнала. – Ты же видишь, что это абсолютная бездарность: здесь света не хватает, тут фокус не выдержан, а здесь, посмотри, ноги отрезало по колено. Нет, ты посмотри лучше вот этот! – настаивала Фортуна, так что мне тоже пришлось принять участие в их обсуждении.
– А здесь тебе что не понравилось? – проникся я парой пенсионеров, которая так мило целовалась.
– Ну, как, разве ты не видишь? Линия горизонта разрезала им головы.
– Зато сюжет какой, дожить до такой старости с такой страстью – это же песня.
– Тема хорошая, но если говорить о сюжете фотографии, то он абсолютно голый. Используйте окна, арки, ветки, чтобы обрамить сюжет. Как для мелодии, ему очень нужна аранжировка, импровизированная рамка в виде причудливых облаков, арки или ветвей деревьев.
– Ну хватит, Фортуна. Смотри на мир шире, что тебя так беспокоит чье-то чужое видение?
– Я могла бы это сделать лучше, будь я фотографом в этом издании. Ну, конечно, это же дочь, или племянница, или любовница главного редактора. Почему всегда все каким-то родственным душам и удовлетворительницам?
– Признайся, что ты просто завидуешь, – обнял я ее за плечи сзади и прижал к себе. – Неужели тебе недостаточно, что я обожаю то, что ты делаешь? Я главный твой поклонник.
– Ничего я не завидую, – попыталась выпутаться из моего капкана она. Но сделав усилие, я завалил ее на диван, так что она оказалась подо мной. Обхватив ладони Фортуны своими над ее головой, я посмотрел ей прямо в глаза:
– Научись мыслить глобально, смотреть на вещи просто, примерно как сейчас на меня.
– Хорошо. Я красивая?
– Да.
– И вредная?
– Да, ты из тех привычек, что не бросают.
– Я хочу простыми видами, предметами заставить работать подсознание людей, понимаешь, – отвела она глаза от моих, чтобы дать пространство своей мысли. Делая это подсознательно, она ясно давала понять, что хочет выйти намного дальше моего существования.
– Подавать сюрреализм через классицизм? – отпустил я ее на волю.
– Можно и так сказать. Вот, посмотри, – она открыла папку с фото и начала показывать мне то, что отсняла за последнюю неделю. – Видишь этих девочек с беленькими бантами, они словно ангелы, спустившиеся с небес, а этот старик – он само время.
– Классная у него палка, – попытался я проникнуться творчеством Фортуны, – словно минутная стрелка. Клюка – это вечность?
– Вот, ты тоже это видишь. Вечность – тот самый фундамент, на котором размножаются наши эмоции. То есть я своими снимками хочу показать, что мгновения всегда ярче, выше, – продолжала листать свой жидкокристаллический альбом Фортуна. – Хочу сделать серию таких замечательных кадров, где окна будут превращаться в лица, морщины – в дороги, звезды – в глаза, погода – в одежду, прикосновение – в нижнее белье. Но не только это меня волнует, я также хочу научиться выхватывать у времени и у людей те самые моменты, когда они из ремесленников вдруг становятся профессионалами, из учеников – преподавателями, из любовников – мужьями. Может быть, даже доказать, что всего лишь мгновение отделяет нас от того совершенства, к которому человек, как ему кажется, идет годами. Очень хочу сделать серию фото о жизни детей из неблагополучных семей. Как у этого детдомовского ребенка, – она остановила поток своих фотографий на снимке отвергнутого детством малыша с безухим плюшевым мишкой в руках.
– Где ты его нашла?
– Я делала репортаж в детдоме.
– Да? Я ничего не слышал об этом.
– Генрих взял меня с собой однажды. Мой учитель фотографии.
– Генрих? Опять он.
– Ничего личного, что ты так разволновался, милый?
– Всякий раз, когда ты касаешься его имени, у меня будто срабатывает сигнализация.
– Что же будет, когда я поеду с ним в Индию?
– Зачем?
– Снимать. Как говорит Генрих, если ты хочешь расширить свое сознание, то это лучшее место, именно там проходит река времени.
– Ты с ума сошла! Никуда ты с ним не поедешь, – выла уже сиреной моя охранная система.
– Хорошо, давай поедем вместе?
– Втроем? – нервно засмеялся я.
– Нет, вдвоем.
– Хорошо, только не сегодня, и не в Индию, – начал я остывать потихоньку.
– Да куда угодно, главное, чтобы там были горы. И если рассуждать дальше о фотографии, то точно также, как они режут небосвод, мои снимки должны быть поперечным разрезом нашей плоскости.
– Нашей плоской жизни?
– Да, очень важно почувствовать ее объективно, – взяла она в доказательство с полки объектив. Ну, и как всякий художник, я хочу, чтобы мои работы были востребованы, имели спрос. К сожалению, в нашей стране рынок галерей не сформирован, это касается не только фотографий, но и всего искусства в целом.
– А в чем причина? – пытался я нащупать слабое место.
– Есть предложения, но нет вкуса, следовательно, спроса.
– Что ты имеешь в виду под вкусом? Культуру?
– В какой-то степени. Здесь до сих пор люди не знают, что такое винтаж, а те, кто знает, часто пытаются выдать за него обычные снимки. Ты знаешь, что такое винтаж?
– Могу сказать только о вине, в виноделии это означает марочное или выдержанное. Это слово особенно часто упоминают в связи с элитными дорогими винами, которые выпускаются только в годы удачных урожаев.
– Ну, в общем, в фотографии означает примерно то же самое. Винтажными считаются фотоотпечатки, сделанные вскоре после того, как был сделан его негатив. Винтажные отпечатки имеют статус уникальности. Они стоят очень дорого.
– Насколько дорого?
– Как картины великих художников. Ты знаешь об американском фотографе Эдварде Стейхене?
– Нет, я в этом вопросе темнота, негатив.
– Так вот. В 2006 году на аукционе Sotheby's его винтажный отпечаток «Пруд. Лунный свет» ушел за два миллиона девятьсот тысяч долларов.
– Неплохой винтаж.
– А все из-за того, что фотоотпечаток был сделан при жизни фотографа и под его непосредственным наблюдением. А Ман Рей, ты должен был слышать о нем?
– Нет, познакомишь? – поднялся я с постели и отдернул занавеску, дав вдохнуть окну света.
– К сожалению, он уже умер. Выдающийся и, наверное, самый дорогой фотограф XX века. И дело не только в том, что это винтаж. Есть фотографии Ман Рея, которые стоят больше миллиона долларов, а есть его фотографии, которые стоят три тысячи долларов. То же время, тоже винтаж, но просто другого качества.
– Я же говорю, все как с винами, одни выпиты, другие скисли, самые выдающиеся пылятся в подвалах коллекционеров.
