– Я не понимаю: ты переживаешь или осуждаешь?
– Никто тебя не осуждает.
– Ты не знаешь, что такое настоящее одиночество. Это когда некому помочь расстегнуть платье.
– А по-моему, настоящее одиночество – это когда некому его застегнуть, – выплеснула на спинку стула голубую лагуну Лара. Платье обняло ее и застыло в ожидании бала.
– Значит, осуждаешь. Ладно, тебе можно.
Только помни, что если ты берешься кого-нибудь осуждать, неплохо было бы начать с себя, – прошла на кухню София, с желанием сварить себе какао с молоком.
– Это невыгодно: сразу захочется сделать маникюр, прическу и пойти за новым платьем.
– Так сходи и купи себе хоть раз платье вместо продуктов, – открыла она буфет.
– Схожу, только не сегодня.
– Не сегодня – значит, никогда.
– Ну почему же сразу никогда? Лучше расскажи, кого ты встретила?
– Да так, одного прекрасного юношу, – достала София пачку какао.
– А сколько ему?
– Феликс на семь лет моложе меня.
– Не знаю, почему мне всегда нравились взрослые мужчины?
– Не волнуйся, это возрастное, где-то после сорока потянет к юношам. Просто у меня это случилось раньше, – насыпала она в турку какао и налила воды.
– Не пугай меня такими цифрами. Если даже потянет, главное – не упасть, – оставила без света Зазеркалье Лара, закрыв шкаф.
– В разврат? – зажгла плиту и поставила жестянку на огонь.
– Скажи еще, в содом. Интересно, с чего же все началось?
– С мартини. Я думала, что же он скажет? Банально: «как вас зовут?», «у вас глаза такие красивые, что голова моя кружится» или «вам муж не нужен?». Я уже прокручивала варианты ответов: «извините, нет времени» или «я почти замужем», а он, – загадочно взяла паузу София, – угадай, что он сказал?
– У вас зажигалки не найдется? – села Лара обратно на диван, где, закрыв глаза на ее болтовню, клубком свернулась кошка.
– Нет.
– Сдаюсь, – начала она гладить ее шелковую лоснящуюся шубку.
– «Давайте без лишних слов поцелуемся» – взял да и обезоружил. Все выходные провели вместе. Вчера он меня в мексиканский ресторан водил. Обожаю латиноамериканскую кухню и музыку, – добавила она молока в турку.
– Романтично.
– Нуда, если не считать, что я все время тянула его танцевать, а он ни в какую.
– Зря, танцы – это пятьдесят процентов успеха в завоевании сердца женщины. Можно даже ничего не говорить.
– Ему это не мешало молчать. Весь вечер он смотрел на меня, как на богиню. Ты же понимаешь в знаках, скажи мне, если мужчина постоянно мнет салфетки и ломает пальцами зубочистки на свидании, что это значит? – достала из холодильника масло и нарезку из сыра София, подцепила изящно один тонкий дырявый пластырь и откусила.
– Что он не собирается ковыряться в твоем прошлом, а свое признание хочет изложить в письменном виде.
– Да? Я тоже так подумала. А если женщина?
– Что ей уже надоели переломы судьбы и эти любовные записки, – начала Лара будить кошку, касаясь ее локаторов.
– Блин, в быту гибнет настоящий психолог. Ты могла бы помогать людям.
– Да, но у меня образование филологическое.
– Слова – это именно то чего многим не хватает. Поверь мне.
– Я чувствую, теперь и тебе не хватает.
– А ты думаешь, почему я тебе позвонила? Сегодня мы с Феликсом идем в театр. С утра думаю, какое мне надеть платье, – подала себе какао София, и села за стол.
– Ты его любишь? – Лара снова посмотрела на свое платье, которое отдыхало на спинке стула.
– Да.
– А он тебя?
– Тоже.
– Тогда какая разница?
– Разница в возрасте, – сделала она глоток. Какао побежал утренней разминкой по ее жилам.
– Теперь ты постоянно будешь комплексовать? – с последним словом вспомнила вдруг Лара, что не сделала сегодня комплекс упражнений для пресса.
– Я бы не хотела, но эта мысль не дает мне покоя.
– Сколько у тебя их уже было?
– Ты про мысли или про мужчин? – пошутила София и трубка ответила ей смехом. – Пять, – продолжила она.
– Много, прямо как чувств, – взгляд Лары скользнул по паркету и докатился до противоположной стены с книжным шкафом. Она начала перебирать корешки книг. Имена знакомых писателей проносились у нее в голове, словно это была одна большая семья родственников, живущих где-то далеко, но несмотря на это готовых ее поддержать в минуты забвения. Квартира, как и часть ее мебели и книг, досталась им с Антонио от родителей.
– Вся надежа на шестого.
– Все принцы? – наткнулся взгляд Лары на корешок книги «Принц и нищий».
– Ты же знаешь, каково с ними. Бывает, встретишь принца, нафантазируешь с три короба, затем ходишь и спотыкаешься о них, пока не позвонишь кому-нибудь из бывших, чтобы помогли убрать это барахло, – накрыла она хлеб сыром и откусила.
– А этот?
– Феликс другой, он не принц, он искуситель, – соединяла София терпкий сыр, душистый хлеб и какао из детства в один чудный букет вкуса.
– Знаю я. Покусает и отпустит, сиди потом, зализывай раны, буди меня ни свет ни заря.
– Включи меня в черный список.
– В ночной, ты хотела сказать?
– Постараюсь быть сдержанной. Как твои дети, кстати? Давно их не видела.
– Дети растут. Фортуна в школу пошла, – довела кошку Лара, та фыркнула недовольно и скатилась с дивана.
– А младшая?
– Кира тоже пошла. Нет, не в школу, просто пошла. На днях сделала первые шаги, – Марк Шагал – опять выхватил ее взгляд из шкафа альбом о любимом художнике, и ей самой стало смешно: «Куда он шагал? До сих пор никому неизвестно».
– Поздравляю. Надо будет заехать как-нибудь с игрушками.
– Боюсь, к тому времени как ты заедешь, она уже будет играть в другие игры, – вдруг постаралась вспомнить Лара, как давно она играла во что-нибудь. И не смогла.
Женщина мягкая и покладистая, с каждым годом Лара все больше убеждалась в том, что жизнь ее довольно скучна и однообразна, несмотря на полный комфорт в большом загородном доме, в котором жили еще две семьи, несмотря на достаток, который их постоянно преследовал, не смотря на частые вояжи на морское побережье, которые слыли лазурным индикатором того самого достатка. Если раньше она была уверена, что жизнь делит все человечество на два полушария: любимых и любящих, первые живут в южном и порой страдают от жары своих воздыхателей, другие обитают в северном, они почти всегда мерзнут в пылу безответных чувств, что лишь небольшая колония (где жила и она) обосновалась на экваторе, им повезло найти своего человека в стране вечной весны, то теперь все чаще Лару свербила мысль о том, что быт и дети были слишком слабым утешением смысла ее жизни, все чаще она задумывалась о том, что обласкивать и обслуживать мужа и двоих детей ей надоело. Эту мысль она всячески гнала, как голодную муху от ее раздобревших на блажи мозгов. Но та всякий раз возвращалась, стоило только начать мыть посуду.
