А ему было хорошо одному. Какая, к черту, баба! И представить трудно. И что он может ей, этой гипотетической «бабе», предложить?
– Себя, – коротко сформулировала бывшая. – Да и потом… Она же не сразу тебя узнает. Не все про тебя поймет. А ты куй железо!
Логика ее, как всегда, была проста, примитивна и конкретна.
– Обиделся? – удивилась она. – Ну мы же родные люди!
Он не обиделся – все правда, а куда от нее деваться? Неудачник, лох педальный, поц. Причем в глазах любого – Степки, бывшей, приятелей, сына и дочери…
А главное – в своих собственных.
Пахал он так, что, вваливаясь в свою конуру, одетым падал на кровать, даже не сняв кроссовок. Просыпаясь, пил пиво, смотрел маленький телевизор, подаренный одним из таксистов, пытаясь уловить язык, выражения, сленг, на котором ему теперь приходилось разговаривать.
А ночью шел в забегаловку – «Макдоналдс» или «Бургер Кинг», брал картошку, гамбургеры, наедался досыта и снова шел спать, перекинувшись парой фраз с местными орлами – огромными черными мускулистыми красавцами, валяющими дурака у подъезда, – их он совсем не боялся, да и они радостно приветствовали его, держа уже за вполне своего:
– Привет, Эндрю! Хау а ю? – И дружески похлопывали по плечу.
Долг Жанке Андрей отдал через четыре месяца, очень ее удивив.
Деньги она взяла и равнодушно спросила:
– Ну, как? Жизнью доволен?
– Вполне.
И это, надо сказать, была чистая правда.
А потому, что не было сил на раздумья, рефлексию, тоску и безделье.
Он отлично понимал: заработает – оплатит квартиру и поест в харчевне. Не заработает – вылетит на улицу и поселится у мусорного бака. Как вороны, галдевшие у его бывшего московского дома.
Значит, усмехался он своему открытию, все это надо было сделать раньше! Уехать в деревню, освоить трактор или грузовик, сесть за баранку, косить траву… Что еще можно было придумать? Физический труд, который был ему незнаком прежде и, что говорить, слегка презираемый им, спас его тогда.
Изнурительный, однообразный, выматывающий до самого дна – оказался неожиданно спасительным.
Как странно и смешно – почувствовать себя счастливым он смог, лишь когда перестал чувствовать себя избранником божьим. Человеком, способным изменить этот грешный мир – что-то донести, доказать, объяснить. В чем, собственно, счастье? В покое, в уверенности в завтрашнем дне. Если хотите – в удобной квартире с окнами на океан. В ощущении теплого женского бедра ночью, в бутылке запотевшего, из холодильника пива. В поездке по магазинам по субботам – с уточненным списком. И все! Ты уже счастлив.
А все потому, что уточнена и твоя цена. Все встало на место.
Слишком серьезное отношение к себе – вот что мешает нам быть счастливыми.
Нет, радостей по-прежнему совсем не было, хотя… Когда он однажды зашел (впервые!) в какой-то ресторанчик, маленький, на отшибе, простой, но, естественно, чистенький и уютный, и заказал стейк, салат и десерт – знаменитый американский чизкейк (тоже впервые!), ему показалось, что он абсолютно счастлив.
Ему вежливо улыбались, подносили еду, меняли пепельницу, а он, расслабившись, смотрел в окно и… балдел.
Глупо, но факт. Через год он снял квартирку побольше, обзавелся кухонной посудой, купил сервиз на две персоны, поменял кухонные шторы и заказал большой телевизор.
В новой кожаной куртке цвета спелой сливы, тончайшей на ощупь (распродажа, не сезон, но все равно – сказочно повезло), он чувствовал себя почти красавцем, молодым (идиот!), сильным и смелым. Словом – хоть куда! Даже перестал по-старчески шаркать ногами. И плечи распрямил – орел, да и только! Удивлялся, посмеиваясь и глядя на себя в зеркало.
А потом вдруг подумал: а может, зря он тогда, в Москве? Может, зря воротил нос от старых друзей, ставших «новыми русскими»? И на Степку напрягался зря?
Ведь в том, что поднимает мужчину в собственных глазах и дает ему уверенность в себе, ничего ужасного и криминального нет?
Хотя речь здесь идет об аппетитах, методах и способах – вот от чего воротило.
А он – честный трудяга. Водила, драйвер. И на куртку свою восхитительную он заработал. Так же, как и на стейк и на новый «ящик». А не спер, не украл, ни у кого не отжал и никого не кинул. Разница есть?
Из всей своей прошлой жизни он почему-то вспоминал их дачу – участок в шесть соток, кусты малины, печку, которую растапливала, чертыхаясь, мать, молоко в глиняной крынке, заварной местный хлеб, который так вкусно было макать в свежую сметану, старый проигрыватель с пластинками Юрьевой и Козловского, который слушала мать на террасе, крики мальчишек, гоняющих по просеке на раздолбанных великах, и… Марину.
Тот август на море, ее смешную детскую болезнь, ее внезапный отъезд, почти бегство. И ее плечи – тонкие, чуть покрытые свежим загаром… И легкие, летящие волосы, разметанные по подушке…
Наверное, думал он, эта легкая девочка, которую он назвал Ветрянкой, превратилась теперь в упитанную и важную матрону, жену и мать большого семейства. Пополнела – русские женщины отчего-то так быстро полнеют, а жаль… Стала окончательно рассудительной. Впрочем, рассудительной она была всегда.
Наверняка муж ее человек не пустой и небедный – вряд ли иначе. Девочка-то с головой. И детки славные, и дом полная чаша. И все у нее хо-ро-шо. У таких девочек все должно быть хорошо. Просто обязано!
Ну и дай ей бог! Обиды прошли давно. И осталась только светлая печаль и светлая нежность.
Лучшая из его женщин. Лучшая. Самая нежная и самая желанная.
Как говорится, спасибо, что была!
И на лбу у нее все та же метка – неровное, рваное пятнышко, крошечная ранка, четко посередине тонкой, красивой брови. Память о том августе и о ее смешной болезни. Пятнышки – они ведь никуда не исчезают. И ранки, кстати, тоже.
Через полгода Андрей сошелся с хорошей женщиной. Тихой, терпеливой, выносливой – как все эмигранты.
И даже зажил с ней по-семейному.
Словом, все у него было хорошо. Ну, или почти хорошо.
Марина
Стоячее болото, а не жизнь. Ни шатко ни валко, как говорится. Все в полусне, все на автомате. Иногда она, словно очнувшись, вдруг думала: «И это моя жизнь? Единственная, богом данная, бесценная и прекрасная? И я проживу ее так? И вот для всего этого, рутинного, безрадостного, однотонного, я родилась на белый свет? Только для того, чтобы тянуть всю эту тягомотину, эту резину, топтаться в этом тухлом болоте, которое засасывает медленно, не спеша, словно издеваясь надо мной. Это не я распоряжаюсь своей жизнью, а какой-то невидимый враг, дурная сила, отчего-то так невзлюбившая меня».
Даже у зеркала она теперь не задерживалась – взмах расчески, мазок туши на ресницы, помада? Да нет, достаточно.
