Снилась мне бабушка. Она напоминала мне добермана, что звучит странно, но бабушка действительно набрасывалась на людей, если они, по ее мнению, поступали неправильно, а если ты ей нравился, то она охраняла тебя и отгоняла плохишей. Однажды двое мужчин, назвавшихся судебными приставами, постучались в дверь нашей соседки Дорис. Они хотели забрать ее диван. Бабушка выбежала со шваброй и колотила мужчин, пока те не ушли. По ее словам, Дорис никому не сделала ничего плохого, хотя я недоумевал, с чего этим мужчинам понадобился диван Дорис, весь облепленный кошачьей шерстью. Бабушка жила на следующей от нас автобусной остановке или в четырех с тремя четвертями минутах быстрой ходьбы, и все называли ее бабушкой, будто она родилась такой. Она была невысокого роста, кожа на лице дрожала, когда она смеялась, а вместо зубов торчали железные «пеньки», ввинченные в ее десны, как у пирата. Бабушка курила так много сигарет, что голос был низким, как у мужчины. Иногда она прикуривала новую, когда над предыдущей, лежавшей в пепельнице, еще спиралью поднимался дымок. Бабушка болела много-много лет. Я помню, как она сказала: «я лучше сгорю, чем истлею» – и в тот момент держала по сигарете в каждой руке.
Бабушка очень гордилась огородом во дворе ее дома, потому что редко у кого из тех, кого мы знали, были огороды, а сама она выросла в доме с залитым бетоном двором. В какой-то момент она решила выращивать клубнику, красную, как почтовые ящики, и большую, словно носы толстяков. И единственное, чего не разрешала мне бабушка, так это есть ягоды, потому что она варила из них варенье.
«Варенье можно хранить вечно, – говорила она, – а клубника живет только сезон… или несколько минут, если ты добираешься до нее своими грязными ручонками».
Итак, во сне я оказался в ее кухне, и бабушка попросила меня выйти во двор и собрать клубнику для варенья. В небе ярко светило солнце, облака плыли маленькими клочками ваты. С крыльца я спустился в высокую траву. В траве затаилась змея, поначалу я испугался и попятился, но потом разглядел, что не змея это, а тень. Обратил внимание, что тень такая длинная, а я не вижу, что ее отбрасывает. Последовал за ней по траве к краю огорода, поднял голову и заметил, что передо мной стоит Руэн. В образе Старика. Тень поднималась к ниткам, вылезавшим из пиджака, который я находил отвратительным.
– Чего ты хочешь? – спросил я.
Он смотрел вниз, на тень. Именно тогда я увидел, что она раздваивается, как вилка. Один зубец тянулся к Руэну, другой – ко мне и оплетал мою грудь.
– Что это? – удивился я.
Руэн раздул ноздри и пошевелил ушами, и я увидел торчащие из них пучки седых волос. Это означало, что он сердится, но я все равно продолжал на него смотреть. Потом бабушка обратилась ко мне, выглянув из кухонного окна:
– Он хочет причинить тебе вред, Алекс.
Мне это показалось странным, потому что она никогда не видела Руэна. Во сне я задался вопросом: а может, они где-то встречались?
Я повернулся к ней и крикнул: «Что ты этим хочешь сказать?»
Она начала махать рукой: «Иди в дом, Алекс. Пользы тебе от него не будет. Оставь его там».
Я покачал головой: «Нет, он хороший. Руэн мой друг».
Бабушка схватилась за край подоконника и сурово посмотрела на меня. «Нет, он тебе не друг, Алекс. Он хочет, чтобы ты не считал себя за человека. Он намерен причинить вред твоей душе».
«Моей душе?»
Я повернулся, а Руэн исчез. Посмотрел на бабушку в окне, но окно закрыто, хотя я разглядел, что бабушка моет посуду в раковине, как я и помнил. Я подошел к грядке клубники и едва не ахнул: ягоды среди зеленой листвы не красные и сочные, как обычно. Они – большие, темные и пахнут говном.
Я собрал их, отнес в дом, поставил корзинку на стол и рассказал бабушке, что случилось с клубникой. Хотел добавить, что моей вины тут нет, они сгнили сами. Но она достала ягоды из корзинки, и оказалось, они красные, сочные и ароматные. Я подумал, что чокнулся, и больше ничего не сказал. Бабушка что-то напевала, такая счастливая, и даже не курила.
– Помешаешь варенье, Алекс? – попросила она, высыпая ягоды в большую кастрюлю, стоящую на плите, а сама отошла к буфету за сахаром.
Я взял деревянную ложку из банки на скамье и начал помешивать кипящую массу, которая булькала и очень вкусно пахла.
Бабушка насыпала сахар и посмотрела на меня.
– Память – она такая странная, Алекс. Иногда может причинить нам боль, хотя мы об этом не подозреваем.
Я кивнул, понятия не имея, о чем она говорит. Решил, что это фраза из тех, какие срываются с губ стариков, когда они выживают из ума.
Но потом я посмотрел на варево, которое помешиваю. Ягоды и сахар уже превратились в комковатую массу, похожую на еду Вуфа. Такое варенье бабушка обычно разливала по банкам. Она уже приготовила их, поставила на кухонный стол.
– А теперь, Алекс, ты будешь держать каждую банку, чтобы я не перевернула ее, наливая варенье.
Я перестал помешивать варенье и приблизился к столу. Бабушка указала на шесть банок, стоявших на чистом полотенце, и я обеими руками взялся за одну.
– Держи крепко! – велела она.
Бабушка сняла кастрюлю с плиты и чуть наклонила над банкой, которую я держал. Варенье потекло в нее.
– Можно приготовить варенье из ягод клубники, но ягоды клубники из варенья не сделаешь, – изрекла бабушка.
Я посмотрел на нее.
– Что ты хочешь этим сказать?
Она поставила кастрюлю и погладила меня по лицу.
– Руэн желает изменить тебя, превратить в другого. Я хочу, чтобы ты помнил, кто ты, Алекс. Ты знаешь, кто ты?
Я кивнул.
– Откуда ты знаешь про Руэна? – спросил я.
Бабушка улыбнулась, и кухня начала наполняться ярким светом. Свет прибавлял и прибавлял в яркости, пока не растворил в себе кухню.
Вскоре все изменилось. Оглядевшись, я сообразил, что уже не на бабушкиной кухне: на улице с домами и множеством людей. Я узнал улицу. Она узкая. Посреди черная мокрая мостовая, с каждой стороны маленькие магазинчики, а на противоположной стороне – почтовое отделение. Люди бежали по тротуарам, и я стоял у церкви. Наверное, пел в церковном хоре, потому что слышал пение и знал слова.
Передо мной появился человек в черной маске, черных куртке и джинсах. Он поднял пистолет и нацелил на меня. И в этот момент время словно остановилось. Летящие голуби застыли с распростертыми крыльями, я видел их белые перышки. Кто-то бросил банку с колой, и она тянулась коричневой лентой. Полисмен рядом со мной повернулся, и его верхняя губа вздернулась, будто он злился. Лицо я видел смутно, как в тумане.
Я вновь посмотрел на человека в черной маске. Видел в прорезях его синие глаза, и их взгляд упирался в меня. Видел его пистолет: черный, сверкающий, влажный. Он нажал на спусковой крючок, и грохнул выстрел. У полисмена, который стоял рядом со мной, подогнулись колени, а руки взлетели вверх, как у куклы-марионетки. Пока он падал, человек опустил пистолет и начал снимать маску. Я наблюдал, сердце колотилось, рот открылся.
