Первое, что поразило меня в Лаппе, так это старинные виллы, словно перенесенные из минувших эпох на кривые деревенские улочки чьей-то невидимой рукой. И как они все только уцелели во время оккупации, искренне удивлялась я. Ни следов попадания бомб, ни разрушений, вызванных пожарами. По улочкам тянулись нескончаемые вереницы туристов, приехавших полюбоваться старинной архитектурой, классическими портиками и колоннами, а также теми красотами побережья, вид на которые открывался с высоты крепостного вала. Наверное, жить в таком месте, среди старинных построек, фруктовых садов и цветов одно удовольствие, размышляла я. А дорога между тем уходила все выше и выше в гору. Пейзажи становились все более сдержанными и все более знакомыми. И я невольно вспомнила о своей первой вылазке в горы, предпринятой в начале зимы 1941 года. Судьбоносное путешествие! Фактически то было самое настоящее бегство из города, с маскировкой, изменением внешности и всем остальным, что было нужно для того, чтобы вырваться наконец на свободу.
Ноябрь 1941 года
По мере приближения зимы монахини обители Святого Иосифа вместе с монашествующими из православных монастырей разбрелись по дальним и ближним деревням и селам, предлагая помощь в уборке и заготовке зерна, овощей и фруктов в обмен на продовольствие. Пропитание было нужно не только монахиням, но и детям, которых они досматривали в сиротском приюте, организованном при монастыре. К тому же в ходе своих странствий по деревням монахини неустанно занимались поиском родственников детей из приюта. Вдруг отыщется у сиротки близкий человек, который согласится взять ребенка к себе в семью, что, как ни крути, лучше для сироты: и сытнее, и безопаснее. Пенни тоже посылали на помощь деревенским, и она с готовностью соглашалась. Глядя на молодую женщину в монашеском одеянии, со смиренным выражением лица, мало кто мог бы догадаться, что у монашки есть и другие мотивы желать таких отлучек из монастыря.
На своем послушном муле Пенни методично объезжала деревню за деревней, изучая проселочные дороги и вьючные тропы, русла рек и переправы через них. Иногда она садилась передохнуть под сенью оливы, иногда находила приют в домах местных священнослужителей, мужественных и бескорыстных людей. Пенни всегда старательно обходила стороной деревенские кофейни, чтобы лишний раз не привлекать к себе ненужного внимания. Очень скоро странствующие по деревням монахини стали вполне привычной картиной. Они примелькались на контрольных пунктах, они с готовностью предъявляли местным полицейским и немецким патрулям свои пропуска и шли дальше, не вызывая особых подозрений. Кому могло прийти в голову, что под монашеской рясой Пенни спрятаны медикаменты? Или что она несет на груди важные письма? Однажды ей даже удалось, по просьбе Андреаса, переправить в горы посылку с зубоврачебными инструментами. Все, что можно было спрятать в чулках или башмаках – сигареты, хлебные лепешки, лекарства, – все это Пенни регулярно таскала на себе, ежечасно рискуя жизнью. Но росло число борцов Сопротивления, а к ним что ни день присоединялись бежавшие из лагерей военнопленные, и всем нужны были помощь и поддержка.
Йоланда сдержала слово и познакомила подругу со своим возлюбленным. Молодой врач произвел на Пенни самое положительное впечатление: ее покорили его целеустремленность и бесстрашие, и она сразу же предложила Андреасу свои услуги, сказав, что он может полагаться на нее во всем.
К своему немалому изумлению, Пенни обнаружила, что деревенское «радио» гораздо эффективнее самой совершенной системы оповещения. Стоило ей отправиться в путь с очередной передачей – и на контрольно-пропускном пункте ее непременно приветствовал сам шеф местной полиции, доброжелательно настроенный к местным борцам Сопротивления. Легкий взмах руки – и вот ее уже пропускают вперед без всякого досмотра. И собаки, на удивление, всегда были молчаливы именно в том доме, куда ей надлежало доставить желанный груз. А иной раз хозяева, уходя в поле, просто предусмотрительно оставляли двери дома открытыми. Мол, заходи и будь как дома!
Йоланда выполнила и свое второе обещание. Бутылка настойки грецких орехов, которой подруга обильно смазала волосы Пенни, сотворила чудо. Вместо шикарной блондинки перед Йоландой предстала смуглая брюнетка, вместо английских кудрей – по-восточному аскетичная, туго заплетенная коса. Последний штрих – подкрасить брови в тон волосам, после чего Йоланда с чувством глубокого удовлетворения подвела подругу к зеркалу. Собственное отражение показалось Пенни очень убедительным. В черном монашеском одеянии, с низко опущенным на лицо капюшоном, в грубых башмаках и толстых самодельных чулках – кто бы узнал в ней сейчас ту красавицу-блондинку, которая недавно лечила раненых? Ей показалось, что она даже стала меньше ростом, что тоже было весьма кстати. Словом, метаморфоза была полной и абсолютно правдоподобной.
Вечерами у нее появилось новое занятие: Пенни училась прясть шерсть и вязать. Детям-сиротам нужны были теплые носочки, чулки, рукавички, шарфы. Работа у нее продвигалась медленно: пальцы не хотели слушаться, и петли то и дело соскальзывали со спиц. Да и нить на веретене получалась толстой и неровной. Сестры-монахини лишь незлобиво посмеивались, говорили, что никто не привил ей в детстве навыков домашней работы. А Пенни, разглядывая свои огрубевшие от труда руки, лишь молча думала о том, что сказала бы мать, увидев ее за такой работой. Да и узнала ли она бы свою дочь в этой незнакомой женщине с грубым, обветренным лицом? Англия осталась где-то очень далеко, в той, другой жизни, о которой Пенни предпочитала сейчас не вспоминать.
Впрочем, она по-прежнему ни разу не пожалела о своем решении остаться на Крите. Ибо чем больше она странствовала по острову, тем сильнее привязывалась к его жителям. В глазах людей она была незамужней медсестрой, приехавшей на остров из Афин, глубоко религиозной и порядочной женщиной. За нехитрым деревенским угощением – чаще всего чай, заваренный на горных травах, с парой ложек варенья – велись разговоры обо всем на свете. Женщины делились с ней собственными хворями, спрашивали советов, как лечить детей, мужчины интересовались тем, как обстоят дела в Ханье, живы ли их тамошние родственники, работают ли магазины и базар. Всех волновало, как ведет себя новая власть, не зверствуют ли немцы, не расстреливают ли людей по малейшему поводу. Ну и, конечно, вопрос вопросов: когда же их наконец освободят англичане.
На многие вопросы у Пенни просто не было ответов. В замкнутое пространство, каковым являлся монастырь, новости извне просачивались редко. Но то, что видела и слышала Пенни, встречаясь с людьми, вселяло в ее сердце надежду. Разумеется, в каждой деревне были свои предатели и приспособленцы, доносчики и соглядатаи. Но были и герои, люди беспримерного мужества и силы духа. Такие, как отец Георгий, который благословил своих прихожан на очень рискованное дело, и те во время отступления англичан помогали солдатам, кормили их, пускали на ночлег, и все это вопреки строжайшему запрету со стороны немецких властей.
Иногда поездки Пенни затягивались на несколько дней, и тогда ее сопровождала сестра Мартина, пожилая монахиня, с которой они очень сблизились во время блужданий по острову. Как правило, женщины останавливались на ночлег в доме местного учителя, врача или священника. Пенни хорошо понимала, что с того момента, как они появились в деревне, сотни невидимых глаз отслеживают каждый их шаг. Кто они? Немецкие агенты? Шпионки или свои, на кого можно положиться? Но авторитет доктора Андронакиса был в сельских районах непререкаем, а следовательно, медсестре из Афин доверяли безоговорочно. По документам она звалась Афиной Пападопули. Имен тех, кто помогал ей в пути, она никогда не спрашивала. Меньше знаешь – меньше скажешь, если случится самое худшее.
