– Вот скажи, Андрюша, как ты думаешь, почему люди любят антиквариат? – Ждан поворачивается ко мне. – Почему они любят окружать себя старым, затхлым барахлом, да еще и платят за это огромные деньги? Кто-то просто однажды решил, что он представляет какую-то ценность, и все на это клюнули…
– То же самое происходит с современным искусством, – говорю я. – Нарисует художник какую-нибудь абстракцию, и она продается за десятки или сотни тысяч долларов. Потому что какие-то критики и кураторы решили, что это жутко концептуально, а значит, стоит таких денег. А тем, у кого они есть, в принципе, наплевать…
– Ну и о чем все это говорит? Об относительности абсолютно любых ценностей. Получается, важно не то, что создается, а то, как это подается…
«Волга» останавливается у трехэтажного здания. Вокруг цветут яблони. Трава под ними засыпана белыми лепестками. Гена остается в машине, я и Ждан подходим к крыльцу. Ждан звонит. Дверь щелкает. Ждан берется за ручку, открывает ее. Мы входим.
В коридоре сидит мент в бронежилете, с автоматом.
– Здравствуйте, – говорит Ждан. – Мы – к господину Терентьеву.
Мент берет блокнот, смотрит на написанный от руки список.
– Жданович? Сергей Александрович?
Ждан кивает.
– А это – со мной, мой помощник.
– Нет, – говорит мент. – Положено одному.
– Как – одному?
– Я действую по инструкции. Что мне сказано – то я делаю…
– Ладно, Андрюша, подожди в машине.
Я выхожу на крыльцо. Порыв ветра сдувает с яблонь несколько лепестков. Дверь «Волги» приоткрыта. Гена курит, щурясь на солнце.
* * *
Рейв проходит в заброшенном ангаре в промзоне на севере Москвы. Под ногами валяются ржавые болты, гайки, куски проволоки. Взятые в аренду прожекторы освещают половину ангара: «сцену» и «танцпол». Над сценой, собранной за пару часов, висит баннер «Партия саморазвития личности»: красные буквы на зеленом фоне. Перед началом Ждан вышел на сцену, сказал несколько фраз в микрофон – про саморазвитие личности, про то, что молодежь не должна быть равнодушной и апатичной, что можно жить и без политики, но политика найдет тебя сама – в той или иной форме. Три-четыре сотни невнимательно слушавших рейверов жидко похлопали. Ждан сошел со сцены и уехал.
Я остался: со мной была Аня. Она принесла бутылку коньяка. На входе никого не обыскивали, и фейс-контроль был номинальным. Мы выпили коньяк прямо на танцполе, передавая бутылку друг другу и дрыгаясь под музыку в толпе парней и девчонок, пахнущих табаком, алкоголем, потом, травой и парфюмами.
Диджей с бритой головой и подведенными глазами, в шортах и майке с надписью «das tier in mir» возится с вертушками. Моргает цветомузыка. Парни и девчонки танцуют. Им насрать на ПСЛ и на политику вообще.
Аня привстает на цыпочки, шепчет мне в ухо:
– Давай выйдем на воздух.
Я киваю. Мы продираемся сквозь толпу.
В темной части ангара звякают бутылки, мелькают шприцы. На полу, подстелив какую-то рвань, трахается пара. Парни-охранники курят траву с Иваном, одним из промоутеров.
– Твой босс забрал кассу, – говорит мне Иван. – Сказал, если кто-то еще придет, это его не касается.
Я киваю.
– Мы пойдем погулять, может, еще вернемся.
– О'кей.
За ангаром начинается бетонный забор. Мы идем вдоль него.
– У нас рядом с домом была точно такая промзона, – говорит Аня. – Я там в детстве все время пропадала. Играли в войну – и пацаны, и девчонки… Я вообще была уличным ребенком… – Она улыбается. – А ты?
– А я скорей наоборот… Нет, у меня тоже был шанс стать уличным. В третьем классе, осенью, папа надолго попал в больницу – с инфарктом, и мама почти каждый вечер его навещала… Меня, естественно, никто не контролировал, у Наташи свои дела были… И я вечерами стал гулять с пацанами из параллельного класса. Мы воровали в магазине батоны, катались на лифте в девятиэтажке – это был единственный дом с лифтом во всем районе… Я тогда не понимал, что они, может, действительно были полуголодные, потому что из неблагополучных семей, и батон этот из магазина для них что-то значил, а для меня – так, прикол…
– Мы тоже воровали в гастрономах. Только не батоны, а сладкие творожные сырки…
– …А мои приключения закончились, когда нас поставили на учет в милиции…
– Ничего себе…
– Ну да… Мы разбили стекла в гусеничном тракторе на углу поля. А мимо по дороге ехали менты на своем «козле», и они нас заметили… Вот и конец истории. Меня потом до Нового года гулять не отпускали…
Бетонный забор заканчивается, впереди видны однотипные девятиэтажки спального района. Небо над ними начинает светлеть.
* * *
За окном летает пух, прилипает к стеклу. Над домами и свежей зеленью – серое небо. Собирается дождь. За стеной Ждан разговаривает с ментом-подполковником. Я могу разобрать отдельные фразы мента:
– …Незаконная предпринимательская деятельность… шарлатанство… связь с криминалом… уголовное дело…
Я встаю, выхожу из кабинета. Гена сидит за столом с газетой сканвордов.
– Ты знаешь его? – спрашиваю я, кивая на дверь кабинета Ждана.
– Да, из Курска товарищ. В начале девяностых чуть из органов не вылетел – занимался рэкетом в Польше…
– Мент – рэкетом?
– Ну да. Их там целая банда была – наберут дежурств, потом – неделю отгулов, и поехали в Польшу. А однажды что-то не поделили с другими рэкетирами: передел сфер влияния, как сейчас говорят. Началась перестрелка. Кого-то убили, этого ранили. Полиция повязала, передала России… Не знаю, как он отмазался. Сейчас вот уже какой-то начальник… Ясно, зачем он приехал, но шеф пошлет его подальше…
Я возвращаюсь в кабинет, сажусь к компьютеру, обновляю страницу почты «hotmail». Новых писем нет.
Хлопает дверь кабинета Ждана, потом входная. Я поворачиваюсь к окну. Подполковник быстрым шагом идет прочь от офиса, на ходу прикуривая зажигалкой. Он не садится ни в одну из припаркованных машин, топает в сторону метро.
* * *
– Ну, за наше поколение, – говорит Влад.
Мы чокаемся бокалами пива, делаем по глотку.
– А вообще, мы – поколение, которое как бы между… – Влад задумчиво смотрит на свой бокал.
Мы сидим в том же самом кафе, что и три месяца назад. Контингент практически не изменился: все те же богемные и криминальные типы.
– Что значит – между?
– Например, между одной реальностью и другой… Нас, как написал один хороший писатель, готовили к жизни в одной реальности, а жить приходится совершенно в другой. Плюс, мы опоздали на несколько лет, чтобы попасть в правильную струю. Рок-музыканты – они все старше лет на десять, ну или почти. Олигархи – тоже…
