Валерий Попов родился в Казани, окончил Ленинградский электротехнический институт и сценарный факультет ВГИКа. Автор двадцати книг прозы, переведенных на многие языки. Лауреат премий имени Сергея Довлатова (1993), «Северная Пальмира» (1998), «Золотой Остап» (1999), Новой Пушкинской премии (2009). Живет в Санкт-Петербурге.
Глава 1
— Ну, ждите! Скоро, даст бог, станете папашей! А вам надо бы настроиться посерьезней! — Это она Нонне. Та хихикнула.
— Ну? Ты поняла? — отстраняясь от нее, произнес я строго.
— Нися — во-о! — бодро проговорила она.
Мы поцеловались, и она с сумкой на плече ушла в гулкие кафельные помещения — стук шагов затихал. Я стоял, прислушивался и, когда он окончательно затих, вышел.
Нет. Домой не пойду. Не высижу! Мама, я думаю, поймет, что я где-то переживаю.
Нашел двушку. Диск, как было принято в те годы, крутился с трудом, приходилось вести каждую цифру по кругу не только туда, но и обратно. Упарился!
— Алло!
— Ну? — мрачно произнес Кузя.
Что за тон? Чуть было, обидевшись, не повесил трубку, и тогда прощай, двушка! Но вовремя сообразил, что мрачность относится к его делам, не к моим. Продолжил:
— Новостей пока нет. Увез в роддом.
— И моя… с ребенком вернется, — проговорил он.
— Как?! Она же вроде не?..
— Заходи, — буркнул он и повесил трубку.
Кузина новость сразила меня: его Алла тоже решила завести дитя! Причем, как грустно сформулировал Кузя, «внеполовым путем». Не то что Алла так уж была равнодушна к вопросам пола, скорее наоборот. Но процесс зачатия как некая обязаловка плюс время вынашивания, потерянное для дел, претили ее бурной натуре. И тут захотела все с разлету решить, победив природу.
— В Нижний поехала, к себе. У нее там сестра померла в родах.
— Но там, видать, и отец есть? — предположил я.
— А ее это не волнует! — воскликнул он.
Да, дикое ее упрямство знакомо, особенно ему.
— Все! Теперь покоя мне больше не будет! Теперь я тут так… окурок! — Кузя раскинулся на любимой софе, на медвежьей шкуре, где он любил уютно лежать с антикварной пепельницей, утыканной окурками, как пень опятами. В последний раз?
Высокие, закругленные сверху окна. Вечерняя заря осветила ковры, бронзовые рамы, фарфоровые вазы. Скоро тут пеленки будут висеть. Как, впрочем, и у меня! Но, переживая за друга, о себе как-то забыл.
— Ясно! Рожать ей неохота! — вещал Кузя. — А вот так — можно! И исключительно ради того, чтобы все это (широкий жест) не досталось вашему бедному дитю!
— Как?! — воскликнул я.
Оно еще даже не родилось, а с ним уже борются! Что за судьба?
Кинулся к телефону:
— Сейчас. — Лихорадочно набрал номер и попал сразу, и мне сказали, что у меня родилась дочь!
— Ура! — вскричал я. — Дочь!
— Ну вот, это другое дело! — отозвался Кузя. — Такую наследницу я и хотел! Во всяком случае…
— …она не будет тут тебе мешать! — рассудительно произнес я. — А войдет… когда нужно, — мягко сформулировал.
— …когда нас уже не будет! — довольный, подхватил Кузя. Такой ход его устраивал: сколько лет еще можно тут будет лежать! — И этой, надеюсь, тоже уже не будет. — Он мечтательно уставился на портрет жены кисти великого мастера. Коллекция у них бесподобная! И пойдет — кому? — А так, при живом мне! — Он вскочил, злобный.
— С нашей стороны о таком не может быть и речи! — вкрадчиво продолжал я. — Только после смерти! Надеюсь, и моей! — добавил я щедро.
— Вот это разговор! — подхватил он. — А то этот… уже завтра приезжает! Хоть уходи!
Я сочувственно помолчал. Кузя вытащил бутыль. Разлил по бокалам:
— Ну…
Утро мы встретили песнями. Причем не в каком-нибудь затхлом помещении, а посреди Невы! Вы, наверное, думаете, что я оговорился: откуда же — «посреди»? Чистая правда.
Возникает второй вопрос: а что же мы делали посреди Невы на рассвете? Ответ прост и естественен: плыли! А что еще можно делать посреди Невы? В те годы под Кузиной квартирой на канале Грибоедова стоял его катер; полночи мы плыли против течения, пытаясь сгоряча выйти в Ладогу, но устали бороться с волнами, вырубили мотор и теперь медленно сплавлялись обратно. Блаженство — после упорной борьбы! За Смольным собором вставало солнце. Потом мы на время ушли во тьму под Литейным мостом, и, когда снова увидели просторы, солнце палило уже вовсю. Тишь и гладь была как на деревенском пруду. Стрекозы садились на воду. Сперва едва слышно, потом ощутимей стал приближаться треск. Мы подняли наши снулые головы. Из-под далекого Дворцового моста (какой вид!) вылетел катер, понесся по широкой дуге, вздымая бурун.
— Похоже, к нам, — оценил я его траекторию.
— К тому же — милиция, — опасливо добавил друг.
Так и есть. Катер заглох прямо напротив нашего, осел в воду. Два стража порядка внимательно глядели на нас. Мы, как могли, приосанились. Законопослушный и, я бы сказал, пугливый Кузя даже обмакнул ладошку в Неву и пригладил чуб. Этот жест, видимо, убедил их в нашей лояльности. Стражи переглянулись и пришли к какому-то соглашению.
— Водка нужна? — строго спросил первый.
Теперь уже переглянулись мы. Не скрою, с восторгом. Под видом милиционеров нас навестили ангелы!
— Почем? — охрипшим от волнения голосом спросил Кузя.
Ангел назвал такую цену, что мы всплеснули руками!
— Почему же такая дешевая-то?! — вскричали мы.
— Конфискованная! — строго сказал ангел, давая понять: свое дело блюдут. — Лишнего нам не надо!
— Дайте, дайте! — закричали мы, жадно протягивая дрожащие руки.
Плавный дрейф с легкими покачиваниями прервался коротким стуком. Мы открыли глаза. Нос стукался о гранит. Мы как раз подплыли к широкой лестнице, ведущей на набережную. Кончик причального троса сам тыкался в ржавое кольцо. Нас ждал заслуженный отдых.
Заслуженно отдохнув, мы проснулись посвежевшими. Бодро поднялись, качнув катер. В зеркальную гладь Невы ушли мелкие волны.
— Ну что? Легкий завтрак? — предложил я.
Взбежав по гранитной лестнице, мы вошли в шикарный дворец, в котором располагался тогда Дом писателя.
В просторном полутемном баре окнами на Неву в этот утренний час было пусто. Высокий усатый бармен Вадим протирал со скрипом стаканы.
— Сегодня что-то вано! — Вадим мило картавил.
— Да мы это… приплыли, — не совсем понятно пояснил я, махнув в сторону окна.
