— Из Москвы их привозят! — сообщает Настя страшную тайну, разведанную, видимо, с огромным трудом. — Говорят, магазин такой есть, на улице Горького! — Настя вздыхает, как по далекой стране, несбыточной мечте.
И это — проблема?!
— Ха! Так я как раз туда собирался! Сколько тебе штук?
— Правда, папа? — радуется Настя. У нее, оказывается, всесильный отец!
В Москву-то я, кстати, и не собирался. Хотя понимал, что надо. «Раздача» вся там! А ты — здесь. Пусть хоть несмышленый ребенок тебя научит, пустая ты голова! Попутно и свои устрою дела!
Первым делом, приехав в Москву, помчался за тетрадушками. Остальное все подождет. Мчался по улице Горького, от Кремля, вертел головой: «Где оно, наше счастье?!» В чем радость рождения детей? Вдруг чувствуешь, что делать для них еще приятнее, чем для себя! Удвоенная радость!
Пролетел до памятника Пушкину.
«Ну? — поглядел на него. — Где тут письменные принадлежности? Ты это должен знать: за главного тут!»
Неужто нет того сказочного магазина под условным названием «Аленький цветочек»? Как к Настеньке вернусь? Лопнула сказка?
Нет. Вперед! Улица Горького не кончилась еще.
Где же он? Жадно вглядывался. Нету! В одном из переулков зато увидал девичий силуэт из неоновых трубочек вроде как бы с цветочком во рту. Знак журнала «Юность», в прошлом столь знаменитого, да и сейчас тоже… Зайти? После. Еще не всю улицу прошел. Сейчас — не твой интерес первый. Ее. И самопожертвование мое вознаградилось, когда уже надежду терял! Словно напряжением чувств его создал — крохотный магазинчик, мог бы и не разглядеть, если бы не так страстно всматривался!
Небольшое темноватое помещение. И — они! Знаменитой фабрики «Светоч»!
— Скажите, а в клеточку тоже есть?
— Пожалуйста! — улыбнулась красавица. Понимает, чай, что в сказочном месте работает!
Чуть не спросил было: а по сколько штук можно? Удержался.
Спокойно сказал:
— Пожалуйста, по двадцать пять штук. Этих и тех.
С улыбкою завернула. На улице, не сдержавшись, развернул. Открыл, провел по листу запястьем… Гладь! Вот оно, счастье! Прохладной гладкой страницей по щеке даже провел. Словно умылся. Ура!
Еле вспомнил про «Юность», тормознул. Когда-то она была на улице Воровского, во дворе, в низеньком флигеле. Сирень цвела. И были там Аксенов, Гладилин, Вознесенский, Розовский, Славкин. Та славная эпоха прошла. Для меня так уж точно — как меж пальцев вода. Все теперь далеко.
А, зайду на радостях! Мало ли что. И оказалось — не зря. Витя Славкин остался! Радостно обнялись. Рассказал про тетрадушки — он хохотал.
— И во Владивосток бы поехал?
— Да!
В Петергоф я буквально летел на гладчайших крыльях этих тетрадок!
Однажды спросил Настю, смеясь:
— Сколько же тебе нужно их, тетрадок этих? Опять ехать?
И дела, кстати, в Москве заладились. Благодаря ей! Так что придирок никаких в душе не имел, хотел, наоборот, поблагодушествовать! Но Настя и дед такими «стукнулись» взглядами, искры посыпались, такой накал!
— Так она их раздает кому ни попадя! И в школе, и во дворе! — прошипела бабка.
— И что такого? — захохотал я. — Еще привезу!
Настя таким способом королевой хочет стать с монаршими милостями. Славу приобрести. И даже если она только мечтает об этом, уже хорошо.
— Конечно, Настенька! — произнес я. — Делай, как хочешь! Подружкам надо помогать. Ведь они тебе помогают?
В ответ почему-то молчание.
— Знаем мы таких подружек! — бабка проворчала. — Воровки все!
Оборотная сторона сказки. Ну у бабки, после того как их в сорок седьмом обокрали, воры все!
Однако тут и дед (долго крепился за газетой «Правда») поднял глаза:
— Я тоже хотел вам, Валерий, сказать: не привозите больше этих тетрадок!
Вот так «спасибо»!
— Пач-чему?
— Один вред от них!
— Какой может быть вред от хорошего, Борис Николаич? — спокойно спросил.
— А такой! Слишком уж часто… — даже задохнулся, минут пять прошло, пока наладил дыхание. — Слишком уж часто новые тетрадки появляются у нее!
— Так что ж в этом плохого?
— А то плохо… — долго переводил дыхание. Дела Настенькины, похоже, за горло уже берут близких родственников. — …Что при этом старые слишком быстро исчезают!
— Я говорю, воруют! — басом Настя произнесла.
— Да? Воруют прям? — Дед перешел к сарказму. — Так уж им нравятся «лебедушки» твои?
«Лебедушки» — это двойки! — понял вдруг я.
— Какие «лебедушки»? — закричала она. — Папа! И ты мне не веришь?! — «оскорбилась» Настя.
Я промолчал. Что делать? Бьется! И другого метода у нее, видно, нет. «Характер бойцовский, отцовский!» — таким девизом я ее наградил. И давить не надо: каждый сам сочиняет свою жизнь! А дед, инженэр, аккуратист, не дает развернуться…школит ее, сказать честно, лучше меня. В ней проблема.
— Ладно! — зловеще усмехнулась. — Разбирайтесь тут…
Надеется, поругаемся?
— …а я пойду прогуляюсь.
Бабка всплеснула руками: «От каково!» Потом уставилась сквозь толстые окуляры на нас: «Ваше воспитание!»
Настя шумно надевала в прихожей пальто. Удержать ее? Перевести все в шутку?
— Что еще за прогулки такие? — всполошилась бабка. — Ночь уже на дворе!
— Полдесятого всего! — произнесла дочь. Заметил в первый раз, как ее губы могут «змеиться»!
— Не пущу! — Бабка встала грудью. Но Настя обошла. Щелкнул открываемый замок, потянуло сквозняком. Хлопнула дверь. Ушла-таки! Да-а. «Выход» вполне уже театральный. Драма! И всем нам роли подготовила — отрицательные, увы!
— Когда я был в этом возрасте, — переведя дыхание, заговорил дед, — и тоже попытался — один только, правда, раз — вести себя подобным вот образом, отец мой… покойный, — как нечто очень существенное добавил он, — разложил меня на скамье и выпорол как сидорову козу! И раз навсегда я поведение такое забыл! Больше уж подобным образом со взрослыми не разговаривал. Правильно считали: учить жизни надо еще тогда, когда дитя помещается поперек скамьи, а когда только вдоль, тогда поздно!
Так поперек скамьи она помещалась как раз у вас! А у нас — уже нет! — хотел сказать я, но осекся. Благодарить надо его.
— Где тетрадки мои, я понял, — дружески заговорил я. — Но нам со своей стороны надо суметь сделать так, чтобы ей не захотелось тетрадки выкидывать. Чтобы «лебедушек» не было в них.
— А я чем занимаюсь?! — воскликнул с горечью дед. — Все вечера с ней сидим!
