— Давай, папа, ты укуси! — растрогалась Настя.
— Да я уж… укусывал в свое время!
Настя всосала шейку, мяла языком.
— Ску-усна?! — спросила Нонна с выражением счастья, будто ела она сама.
Да и я был счастлив. С детьми все переживаешь повторно. Наслаждение сейчас намного сильнее, чем ел бы сам!
Друзья наши смотрели слегка ревниво на этот ритуал: вокруг их Тима таких церемоний почему-то не происходило.
— Так день рождения же! — приметив их недовольство, простодушно объяснил ей.
А где щука? Щуренок исчез! Оказывается, его под шумок стянул милый наш песик. Вздохнул виновато. И тем, надо отметить, все спас.
— Ладно! Гуляем! — Я потрепал кудри на его лбу.
Все засмеялись, кроме Тима, который побледнел даже, обидевшись всерьез. Интересный мальчик!
— Так! Закусочка хорошая! — Настя, довольная, погладила живот. — Теперь надо бы!..
— А давай!
Развели немножко спирта «Рояль» — единственное крепкое питье того времени.
— Ну, Настя! — Я поднял рюмку. — Чтобы все было по-твоему, но чтобы и нам это нравилось!
— Обещаю, отец!
Мы поцеловались.
— А теперь… — вскочил с рюмкою Кузя. И полетели!
— Костер! Тимка, давай костер! — раскрасневшись пятнами, кричала Настя. — Помнишь, как тогда!
— К сожалению, я должен заниматься. — Тимка встал, холодно поклонился и ушел.
Все затихли. Я смотрел на нее. Вся в меня. Тоже в восторгах не знаю предела, мчусь… и мордой об столб! И самое страшное — пошла зевота! В четыре ведь встал! Прилечь бы. Но прилягу, видимо, на том свете.
— Я уезжаю! — вскочила Настя.
— Куда?
— Меня ждут друзья.
Мы, видимо, в их число не войдем. Силы-то не безграничны! Но пришлось встать. С ужасом понял, что вот такие мгновения, когда все взгляды с мольбой сходятся на ней, считает лучшими в своей жизни!
— Постой!
Мы, как заведенные, обошли несколько раз вокруг забора. Я старался идти с замедлением, она — с ускорением.
— Погоди, Настя! Медленно пойдем.
Чуть убавила шаг, но на меня не смотрела.
Я тоже на нее не смотрел. Слишком невыносим был контраст меж нежным цветением всей природы и угловатым (нагловатым) поведением Насти. Смотрел вниз. Мы шли по мелким глянцевым кустикам с зелеными шариками.
— Смотри, Настя! Все это черника, и скоро мы ее будем есть! Это же… упоение! — Я, как мог, это изобразил.
Настя не размягчилась. Мол, какая черника? Подножный корм! Ее зовет звук трубы! И более поганой трубы я не знаю. За что они бьются там? Молчит, потому что неча сказать! Главное — толковище, быть где свои! Какие свои? А они хоть помнят ее?! Конечно нет! Бедная девочка! И во что, если они «призн?ют» ее, превратится наша квартира, в которую я вложил столько души! Во что она превратится? В штаб? Это еще в лучшем случае! В склад «Роялей». Это тоже было бы еще ничего! В склад кольев? Или, может быть, арматуры? Она сама, бедняжка, не понимает толком, за кого она! Лишь бы за кого бы! А может, в медсанбат?! Тут уже светит героизм! Бедная девочка.
— Я с тобой, Настя! — вырвалось у меня.
Резко остановилась, словно сказанное мною страшнее всего.
— Нет, отец! Умоляю! Я должна разобраться сама!
— В чем, Настя?
Ответа не было. Да и откуда ему быть?
— В жизни! — наконец проговорила она.
Такая — жизнь? А какая? Другой, видно, нет! Но точно уже не хочет быть под нашим дырявым крылом.
— Настя! Впервые с тобой… в отчаянии говорю! В нашем семействе это как-то было не принято. Честно скажу: довела!
Даже не знал, что так разволнуюсь. Дыхание встало! Злостное влияние спирта «Рояль»?
— Что ты вообще знаешь о моей жизни? И хочешь ли знать? — проговорила она. Боюсь, что того, на что она намекает, я и знать не хочу.
И пошла!
— Стой! — уже яростно схватил ее за плечо. Каменная!
Попробуем спокойно.
— Настя. Не уезжай. Понимаешь, если ты уедешь сейчас, то уже не вернешься!
«Памятник» ожил! Я тоже владею сильными средствами. Кинула заинтересованный взгляд. Что значит «не вернешься»? Угроза?
— Наша любимая, добрая, умная, веселая дочка уже не вернется. Она исчезнет. А будет кто-то совсем другой. Чужой. И, честно тебе скажу, опасный.
Этот «заряд» она «растворяла» минут пять. Однако растворила. «Агрессивной кислоты» для этого в ней оказалось достаточно. Или спирта «Рояль»?
— Я все поняла, отец! — холодно проговорила. — Прощай!
Я не двигался. «Рояль» и меня придавил.
— Рикки! — рявкнула она так, что даже я вздрогнул.
Вот умный… чуть было не сказал «человек». И точно — человечнее многих из нас! Ведет себя, во всяком случае, как абсолютно нормальный. Моментально выкинув из своей кудрявой головы всю чушь и ахинею, которой забивал нам головы в городе, подался в блаженство. Лежал кверху брюхом на мягкой душистой травке, раскинув свои короткие мохнатые лапки, вдыхал наслаждение. Вот «голова»!
Услышав свое имя, вздрогнул, но не поднялся. Только застыл. Неужели счастью конец? И эти глупые создания — люди опять потащат его в какую-то дрянь?
Увы! Настя резко кинулась к нему, задрала башку, нацепила ошейник. Рикки уперся, шерстка на шее задралась ошейником. Чувствовал, что волокут его из этого рая на казнь и больше он сюда не вернется? Собаки чуют лучше, чем люди.
— Пса-то за что? — вырвалось у меня.
— Рикки! Рядом! — Поволокла за собой, злобно дернув поводок.
Поплелся за ней. Оглянувшись, я заметил, что, как завороженные, идут все! Кроме, разумеется, Тима. Который занимался.
Настя остановилась у поворота.
— Настя! Вернись! — Это крикнула Нонна.
Блеснули слезы. Настя отвернулась и, волоча упирающегося пса, пошла к станции.
«Пса-то я точно больше не увижу», — пришла почему-то мысль.
Улица, ведущая к станции, была забита по горло пылью, просвеченной солнцем.
Обернулся лишь пес.
Осушив «Рояль», на другое утро мы в жутком «сушняке» потянулись на станцию.
Кузя вдруг тормознул у Дома творчества.
— Остаюсь! Хоть что-то сделаю в жизни!
И с легким набором инструмента скрылся в корпусе. Алла не возражала. Кузя сделал себя узником идеи, и его нельзя за это не уважать. Лишь минутой неподвижности и молчания мы проводили его.
А у меня нет идеи. Вернее, Настя моя идея. Как она — так будет и все.
