Уметь надо проигрывать? Не дергаться на сковороде?
Какую-то сладкую негу почувствовал, чуть даже не начал почесываться, как перед парной. А? Расслабиться?.. Да не расслабишься ты! Иди догоняй ее, шмотки ее ищи, вытащить пытайся… пока не начали ее
“бомбить” “глубинными бомбами”. Вдруг – увильнем, как всю жизнь с ней увиливали от всяких “бомб”? Пошел вслед за ней. Да, густеют тут запахи. Отросток коридора, короткий, глухой. Напротив – туалеты.
Очень удобно. Тряпка дверь занавешивала, брезгливо отодвинул ее (не надо этим брезговать), в палату вошел. Затхлый пенал. Окно в темноту. Уже и стемнело, пока я тут.
– Здравствуйте! – бодро проговорил.
Привычка. Хочешь, чтоб и тут все любили тебя? Проехали. Некому больше тебя любить. И если глянуть – то непонятно уже, за что.
Отвыкай. Соседки ее, лежа на койках (дама-аристократка и грубая девка, пардон), одинаково сухо кивнули. Видать, старуха моя уже достала и их. Тупо перед распахнутым шкафом стояла, забыв, видимо, зачем открыла его.
– Где твое пальто?
Глядела на меня, словно не узнавая: кто это беспокоит ее? Да – здорово тут уже над ней поработали! Или – сама дошла? Так, скорей.
Без моих слов, без ритуала жизни, принятого у нас, совсем рассыпалась – не помнит ничего. Попробуем собрать?
– Подумай, не торопись! Где может быть твое пальто? – проговорил мягко.
– Да вон валяется! – резко девка сказала. Мол, кончится когда-нибудь эта мутотень?
Видно, зябла Нонна, накрывалась пальто поверх одеяла – и завалилось туда.
– Благодарю вас! – расшаркался. Полез, согласно ее указаниям, под кровать. Нонна не шелохнулась. Конечно, это мой долг – под кроватями лазить, не ее. У нее – проблемы серьезные, а я – так. Могу и полазить. Вон и пальто, у самой стены, в мягком коконе пыли. Видимо, блюсти чистоту и порядок здесь считается пошлым. Стиль другой, не совсем обычный, но как раз подходящий для подобного заведения.
Выволок пальто. Да-а. Соседки злобно к стенке отвернулись: и я уже их достал! Стряхивать пальто здесь как-то неловко, но и идти в таком… значит признать: все! Больше не пытаемся! Понес его в туалет. Да, здесь стиль заведения тоже выдержан. Наверное, если уборщицу сюда пригласить – “что я, сумасшедшая?” – ответит она и права по-своему будет. Странно, я решил, будто в таком месте что-то
/почистить/ можно. А где? Здесь и придется!.. Под кроватью же, в виде двух комов пыли, и кроссовки нашлись. Стянул с костлявых ее ступней тапочки, кроссовки натянул. Вспомнил, как она говорила: в четвертом классе ее чуть в балерины не взяли, но решили, что большая ступня. А она так с той поры и не выросла. Да и сама-то она не выросла почти. Глядишь – была бы балериной! Другая судьба. Но – досталась эта.
– Вставай!
Поднял ее под мышки. Натянул, как на манекен в витрине, пальто.
Вытолкнул немножко. Наш театр, чувствовал, совсем уже соседок извел.
По коридору повел. На нас смотрели, шушукались, хихикали. Даже тут она умудрилась быть хуже всех! Или, наоборот, моя бурная деятельность всех смешит? Вникать будем после. К выходу ее подвел.
– Стоп! Это еще что такое? – фигуристая взвилась.
– Станислав Петрович разрешил.
– А меня он спросил? – стала накручивать диск.
Уже, можно сказать, погуляли по коридору – пора и расходиться. Но неожиданно – выпустили. Дежурная встала, воткнула ключ в дверь.
– Пятьдесят минут. Ровно.
Мы молча вышли. Боюсь, это даже слишком много окажется – пятьдесят минут.
Вышли на крыльцо. Ветер злой, ледяной, порывистый – такой самую горячую выстудит любовь. Но, похоже, нам и нечего уже больше выстуживать – выстыло все. На алкоголе наша любовь держалась, им же она и отравилась, а без него – превратилась в ненависть. Четкий диагноз.
В чем польза больниц – в них обнажаются отношения, никаких добавок нет, отвлекающих и смягчающих. Беда выжигает все лишнее – а главного, смотришь, и нет.
Надо же! Совсем квелая была – но, оказывается, земные желания у нее не все иссякли: вдруг даже как-то ловко повернулась спиной к ветру, вспыхнул огонек, просвечивая красным ее куриные лапки. Взвился дымок. Забыл про курево, не привез – но она не спросила даже: со мной, похоже, даже таких не связывает надежд. Могла бы, прикуривая, от ветра за мной спрятаться – я все-таки более мощный экран. Забыла.
Потом, с явной досадой, вспомнила, повернулась:
– Ну? Куда?
С такой злостью спросила – будто это она обязана меня тут развлекать: навязался. Да, с развлечениями тут неважно дело обстоит: извилистые дорожки ведут к точно таким же тускло освещенным корпусам. Куда ни пойди – все равно в больнице! О свежем воздухе я мечтал (для нее), но она предпочла сигарету. Пятьдесят минут! Бр-р-р.
Одна аллея все же нас повела – молча шли, словно отрабатывая. Зашли в тупик, с двумя машинами. Почему-то один, темно-синий “жигуль”, был весь мокрыми листьями залеплен, рядом стоящий белый “Москвич” почему-то ни одного не прилепил к себе листочка. Отец тут, конечно, целую теорию бы развил, но я, чуя ее настроение, молчал. Побыли в тупике – и достаточно. Впереди только тьма, в прямом смысле и в переносном. Отгуляли свое.
– Ну? Обратно? – фальшиво возбудился я и даже ладошками хлопнул, потер с аппетитом: мол, согреемся там, “пождранькаем”, как когда-то говорила она.
Она, видимо, сдерживая слезы, пошла куда-то за корпус, в темноту – еле удержал ее на краю какой-то ямы.
– А ты думала – мы с тобой на Невский пойдем? – произнес я уже злобно. Как всегда, ничего не хочет ни понимать, ни соображать – прет, куда ей хочется, когда уже и некуда переть!
Не отвечая, уходила в темноту. Теперь она еще заблудится тут!
– Ну, хочешь – выйдем за ограду? – проговорил и тут же проклял себя.
Благодарности, естественно, не дождался, но – молча повернула к воротам. Поплелся за ней. За калиткой, кстати, еще ббольшая тоска: тут хоть деревья, а там полная пустота. Пусть посмотрит!
Расходятся тусклые промышленные улицы, огражденные ровными бетонными заборами. Все? Но тут она неожиданную волю проявила, иногда я даже боялся ее – жаль только, что вспышки воли приходятся вот на такие дела: вскинув руку, вдруг прямо на дорогу кинулась, и не просто, а под обшарпанный пикап-“каблучок”, тот резко затормозил, со скрипом,
– даже развернуло его.
– Держи свою дуру! – водитель проорал и умчался.
Я ее и держал, спиной прислонясь к шершавому дереву. Сердца наши колотились рядом – но врозь. Я скручивал воротник ее пальто: задушить, что ли? И тут не успокоилась! Куда же ей еще? На тот свет?
Организуем!.. На это, впрочем, духу не хватит у тебя. Другое верней: куда она ни потащится, я за ней. Вот это – вернее. Хоть и скучней.
