– …Умный, ч-черт! – восхищенно прошептала.
Надеюсь, это относится частично и ко мне?
Вошла решительно:
– Ну ладно, Веч! Давай по-честному.
– Ну давай.
– Я же обещала. Вот, – торжественно вытащила из кошелки бутылку. -
Пиво. Одно. Можно, Веч?
Я поднял бюст:
– Став сюды.
– Вы, Нонна, красавица и чудовище в одном лице.
– Я все сделаю, Веч!
– Что ты сделаешь?
– Все!
Глядели друг на друга.
– Ты… хотя бы под моим столом вымела. А то – упали очки за стол… и вот – даже не разбились, такая пыль!
– …Но это же хорошо, Веч?
– Ну что ты наделала?
– Что?!
– Что это?
– Это? Котлеты!
– Это мурло какое-то! Все разваливается!
Слезами блеснув, метнулась с кухни. Счастье-то строй!
– Стой! – за руку ее ухватил. – Давай… будем с тобой считать… что это макароны по-флотски. С фаршем.
В слезах ее усмешка блеснула:
– Но без макарон!
– Точно! – я сказал. Засмеялись.
– Только вот, – снова помрачнела, – как твой отец к этому отнесется?
– Ничего! Бывают макароны по-флотски не только без макарон… но даже без флота!
Засмеялись. На сколько еще хватит слов?
Вечером квартира озарилась снова – но отраженным солнцем от стекол напротив.
– Да в шестьдесят я Волгу переплывал! – кричал батя.
Я тоже что-нибудь переплыву. А пока мы показали нашу совместную мощь
– уничтожили макароны по-флотски без макарон.
– …Чай? – сдержанно Нонна произнесла.
Ну отец! Видит же, что Нонна в полном изнеможении… во всяком случае – изображает его. И тем не менее он твердо произносит:
– Да.
Потом я сидел за рабочим столом, наблюдая, как гаснут стекла, и заодно слушал стенания Нонны, доносящиеся из спальни. Но это она уже так – демонстрирует невыносимость своего бытия, при этом конкретно не делая ни хрена! А ты из этого строки гонишь? А из чего их еще гнать? Третье дыхание. Потом Нонна, устав стонать, приходит ко мне, берет меня за руку, виновато улыбаясь:
– А давай к отцу твоему сходим?.. Скучаить ить!
Ночью я думал: хороший был день!.. Но выдержу ли еще такой?
Выдержу! Завтракая, на то окно жадно поглядывал: где ж Боб? Хотелось бы с ним схлестнуться, набить карманы деньгами. Уже сценарий рисовался: фекальное шествие! Чумой мелкого предпринимательства я, видать, крепко схвачен. Где же Боб? Среди ложных ценностей тоже попадаются очень неплохие. Дело-то наверняка международное, может, уже получено валютное “да”? Но где же он? Видимо, я представляю для него ббольшую опасность, чем он для меня? Звонок. Вот и он, долгожданный!
– Хелло! – сиплый его голосок.
– Хелло. Ты, кажется, интересовался, Боб, пуленепробиваемые ли у нас стекла? Так вот – простые они! – Поначалу на жалость решил надавить.
– А что – стекла тебе? – прохрипел Боб. – Вы и так мне всю морду раскровянили – от визажиста звоню. Как там кошка твоя? Мне бы такую!
Ну, это погорячился он.
– Ну что с кизяками? – я на более мягкую тему перевел. – Есть идеи.
– Во-во! – Боб обрадовался. – Честно скажу – я уж и двигатель на кизяках кумекаю.
– Пердолет?
– Умеешь ты сформулировать! – Боб захохотал. – Ценю!
Во сколько, интересно? Но если надо, воспою – хотя предмет это непростой для воспевания.
– Сняли кирасирский манеж, – Боб поведал. – Знаешь это где? Тонну набрали уже. Чистим город. Месим, топчем. Ими и отапливаемся уже…
Так бабки нужны тебе?
– Да есть маленько пока.
– Так не придешь, значит, коли с бабками-то?
– …Ну почему же? Приду.
– Но ты – с душой? Честно? – разволновался он.
– Конечно! – воскликнул я.
Я все делаю с душой. Тем более – дело родное. Семья наша с кизяков начинала свое восхождение. Правда, дед мой начинал с них, а я ими закончу. Замкну круг собой.
Отец разговор мой внимательно слушал, усмехаясь из-под бровей.
– В рабстве, что ль, у него? – снова поинтересовался.
– Примерно да, – я ответил.
Он кивнул. Ушел, удовлетворенный. Через некоторое время снова пришел – чем-то еще более довольный.
– Я тут “Иосифа и его братьев” читаю. Как он из рабства выходил.
Чего надо-то от тебя, чтоб освободили?
– Видимо, мою жизнь, – я ответил.
Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:
– На вот тебе.
Красная цена!
– Спасибо, батя. Но не надо пока, – отвел его дар.
– А то бери. Помнишь, как в “Фаусте”? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам – и те были очень довольны.
Без ехидства не может он!
Снова звонок. Уточнения какие?
– Хелло… О, здрасьте, здрасьте! – прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: – Это Надя, аспирантка твоя.
Он сразу азартно дернулся:
– Дай!
Все сразу ему “дай”! Отвел его руку, шепотом заговорил:
– Спасибо скажи ей.
– Это за что ж это?! – воскликнул. – Она все напутала только! -
Снова к трубке рванулся.
– Да постой ты! – Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. – Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? – Я прижал его к стенке: – Поблагодари ее.
– …Понял, – неохотно он произнес. Я отпустил его, протянул ему трубку. -…Алло! – просипел он. -…Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала – пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.
Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.
Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!
– Слышал? – сразу взял быка за рога. – Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный – тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.
Я мягко эту тему отвел:
– Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.
