— Вы это у меня украли!
— Ничего подобного!
— Отдайте, хуже будет!
— Так я и пришла сюда, чтобы вернуть эту бумажку. Но только не вам, а начальнику отделения. Пусть посмотрит, какие документы его подчиненные разбрасывают где ни попадя. А ведь там гриф «секретно», между прочим! Не какое-нибудь хилое «для служебного пользования», хотя и к таким бумагам нельзя относиться халатно. Но уж «секретно»! Это же просто служебное преступление! А если бы этот документ попал в руки врага! А? То-то же! Хорошо, я гражданка сознательная…
Участковый вдруг рухнул рядом с Наташей на диван. Прошептал:
— Прошу вас, отдайте…
В белесых глазах впервые появилось выражение — страха, боли. Наташе стало его жалко. Но надо было довести дело до конца. Она сказала:
— Отдать?
— Да, да! Отдайте, прошу вас!
Наталья сидела и изображала мучительное размышление. Подумала: наверняка опять у меня плохо получается притворяться. Сказала задумчиво:
— Может, и вправду отдать? Или нет? Не знаю…
— Пожалуйста, прошу вас, отдайте!
У участкового от волнения получилось: пжошу вас!
«Еще немного, и он встанет на колени, а уж это точно ни к чему», — подумала Наталья, а вслух спросила:
— Вы ведь недавно в милиции?
Участковый закивал головой: да, да, недавно, пожалейте молодого, зеленого!
И вот тут-то Наталья и нанесла свой коварный удар. Поднесла руку к груди, вроде бы все еще раздумывая. Остановилась. Сказала, как бы между прочим:
— А позировать согласитесь?
Участковый оцепенел.
«Зря я это, — думала Наташа, — его сейчас кондратий хватит!»
И действительно, участковый вдруг завыл, издал какой-то то ли плач, то ли стон затравленного зверя.
Наталья испугалась и хотела было отдать, к черту, злополучную бумагу, но тут дверь распахнулась, и в приемную выглянул важный седой мужчина с полковничьими звездами на крутых плечах. Без пояснений ясно было, что это товарищ Баюшкин А. Г.
— Что тут еще такое? Кошку, что ли, мучают? Обнаглели…
Его взгляд упал сначала на участкового, и ясно было: тому несдобровать. Потом он повернулся к Наталье, начал было что-то говорить резкое и грубое:
— Кто тут выпендр..
Запнулся. По инерции что-то еще пытался произносить. Какие-то звуки издавать.
— Гры… Бры… Ну в общем…
Взгляд товарища Баюшкина стал масляным, а голос — бархатным.
— Вы… по какому вопросу, гражданка?
— Да вот, хотела на вашего участкового, товарища Мыскина, Алексея Павловича пожаловаться.
— Что такое? — В голосе начальника вновь зазвучал гром. — Мы с ним тут разберемся! В чем дело, сержант? Как вы работаете с населением? Без году неделю в органах внутренних дел, а уже позорите нас?
Участкового больше всего напугало, что начальник отделения впервые обратился к нему на «вы» — это было по-настоящему страшно.
— Я… она… а тут… но как? — лепетал участковый.
— Зайдите ко мне и изложите суть вашей жалобы, — сказал Наташе ласково полковник.
Наташе в кабинет идти не хотелось. Совсем не хотелось. Но делать нечего, заставила себя встать, пошла. Но на пороге остановилась. Сказала:
— Главная проблема, товарищ полковник, что он мне позировать отказывается.
— Позировать? Отказывается? — Видно было, что Баюшкин ничего не понимает.
— Ну да… я же художник… Суриковский заканчивала… а тут тип такой интересный, обязательно надо его написать…
— Написать? Типа?
— Ну скажите ему, товарищ полковник, очень вас прошу…
Полковник Баюшкин задержался на секунду на пороге кабинета, рявкнул:
— Ты знаешь что, Мыскин, ты вообще не выеживайся… Трудно тебе, что ли? Просит тебя товарищ художница того… попозировать слегка… для народного искусства… Сам понимаешь: приказывать тебе я в этом вопросе не могу. Но мой тебе совет: будь проще, и население к тебе потянется.
— Есть, товарищ полковник…
— То-то… и не надо голоса этого замогильного…
Баюшкин почти уже закрыл за собой дверь, когда участковый отчаянно крикнул ему вслед:
— Только можно не голым, товарищ полковник…
Начальник заглянул в кабинет, где его ждала Наталья, спросил:
— Можно не голым?
— Ну, конечно, можно, — отвечала Наталья.
— Можно, — милостиво сообщил участковому полковник Баюшкин.
Участковый облегченно вздохнул — так громко, что даже Наташе в кабинете было слышно.
5
Семь лет, семь месяцев и семь дней — такая вот мистическая цифра, такое странное совпадение — продолжался в жизни Натальи Шониной период черного забытья. Она ничего не помнила о том, что происходило с ней в то время — ни одного лица, ни имени, ни места. Где она была, что делала — только серый клубящийся дым в памяти — ничего больше. «Вы не помните, потому что не хотите помнить», — говорил ей врач с удивительной фамилией Еропкин. Но она только пожимала плечами — неважно, почему. Итог — нет в голове записи, нет воспоминаний, пропущенное, закрытое от нее время. Другое дело, что она не очень-то и старалась пробиться сквозь пелену. А зачем? Ведь ясно, что ничего хорошего ее там не ждало. Судя по всему, она провалялась все это время в психиатрических клиниках и исследовательских центрах, где ее мучили жуткими препаратами и электрошоком.
Еропкин говорил, что это было признано чудом, феноменальным исключением из правил, — тот факт, что Наталья оправилась, выздоровела или почти выздоровела. Другого такого случая отечественная наука не знала. За рубежом — в Румынии, в Уругвае, еще где-то было отмечено нечто похожее, а в СССР — нет. Про нее писали в специальных журналах. Хотели на конференции всякие возить, показывать как диво дивное, исследовать ее, залезать ей в мозг, но Еропкин воспротивился, написал в министерство и в Академию медицинских наук, что это может нанести невосполнимый вред здоровью пациента. Отстали, слава богу, угомонились.
Тот черный провал разделил Наташину жизнь пополам: в первой, до 23 лет, половине она была веселым, беззаботным ребенком. И даже став студенткой-отличницей Суриковского института, она все равно оставалась счастливейшим из детей. А потом — провал.
Что-то с ней произошло, какая-то личная драма или даже трагедия. Доктор Еропкин категорически отказывался обсуждать с ней произошедшее. Прямо сказал ей: если вы вспомните, то все может повториться. Опять рухнете туда же, в ту же пропасть, и во второй раз уж точно не выберетесь.
А потом с самим доктором случился инсульт. Его разбил паралич, и родственники сдали его в какой-то инвалидный дом; с тех пор медицина оставила Наталью в покое, наедине с собой.
