— Это его, что ли, дача? — неожиданно для себя самого вдруг спросил Софрончук.
— Ишь ты! — восхитился Попов. — Ну ты и догадлив! Правильно тебя рекомендовали! Справишься!
Один из двух типов, державшихся сзади, в которых Софрончук чувствовал коллег, расстроился, даже зашипел что-то такое невнятное, как змея. Ему, видно, приказано было не допустить идентификации объекта. Не допустишь, как же, с таким Поповым-то…
— Его, его дача, Гречихина! Видишь, какой мебелью обставлена — это, по-моему, еще с бериевских времен… Гречихин сам бы тоже пришел, но, понимаешь же, пожилой человек… Из рабочих, — почему-то добавил Попов.
Потом повернулся к своему двойнику и спросил:
— Ну как? Нравится он тебе?
Попов номер два важно кивнул.
— Во, видал? Ты ему понравился! Это брат мой, Никодим. Но вообще Коляном кличут. Не думай, что близнец… Хотя похож… Правда? Нет, ты смотри, смотри, нас тетки родные путали… Хотя у меня нос толще, и жопа… Ха-ха-ха! Он у меня… Кто ты у меня, Колян? Экстра — кто? Экстра… Ну, короче, он людей насквозь видит.
— Никакой я не экстра, — сказал Попов номер два, обиженно сложив при этом губки. — Экстрасенсы… эти… это все обман.
— Но ты ж насквозь видишь? — возразил Попов номер один.
— Вижу! Дано мне. Ведун я. Чую.
И тут он покачнулся, и Попов Первый схватил брата за руку, чтобы тот не упал.
«Да они оба пьяные!» — догадался Софрончук.
— Ну так что, согласен? — вопросил Попов, поворачиваясь снова к Софрончуку.
— На что, товарищ Секретарь ЦК КПСС, на что я должен согласиться?
— Да о чем мы с тобой тут битый час толкуем? Издеваешься, что ли? Ну, ладно, понимаю… время тянешь. Дело серьезное. До завтра можешь подумать. До полудня. Но тем временем — никому ни звука, понял? Иначе будет считаться: государственная измена!
И с этими словами Попов изобразил рукой, как он стреляет в Софрончука из пистолета. И звук соответствующий издал: «Пиф-паф!»
Потом резко повернулся вокруг своей оси и направился к выходу, и вся свита — за ним. Только один из товарищей сопровождения, тот самый, что шипел, как змея, задержался на секунду, наклонился к Софрончуку и прошептал: «Пока будете думать, придется вам побыть здесь, на даче, полковник. И решение может быть только одним — положительным!»
«А если нет?» — тоже шепотом спросил Софрончук.
«Тогда — пиф-паф», — пожал плечами коллега и поспешил догонять начальство.
«Ну, раз такое дело, надо, конечно, соглашаться, — сказал себе Софрончук. — Только вот непонятно, на что».
Но вообще-то он догадывался, о чем примерно идет речь. Но полной уверенности, что он правильно прочитывает ситуацию, все же не было. А без уверенности — как можно на такую жуть подписываться?
А потому решил Софрончук с дачи Гречихина бежать. По возможности, конечно. Но он почему-то совершенно не сомневался, что такая возможность обязательно представится.
Глава 4. Месть покоренных
1
Вот какой приключился конфуз: у подъезда Наташиного дома столкнулись товарищ Баюшкин А.Г. и заместитель председателя облисполкома товарищ Корчев К.М. Такое невероятное совершенно совпадение, но чего только в жизни не бывает… При том, что Наташа ни одного, ни другого товарища в гости не звала и никак не рассчитывала их увидеть.
— Что вы делаете здесь, товарищ Баюшкин? — удивился товарищ Корчев. Хотя чего было особенно изумляться: мало ли что мог делать в данном конкретном доме милицейский начальник? Может, у него теща в этом доме живет или двоюродный брат, например. Но вот представить себе, что Баюшкин тоже может иметь отношение к Наталье, Корчев почему-то не мог. Воображения не хватало.
— Я… тут… ну в общем… — пробормотал товарищ Баюшкин, добавив еще какие-то сложные звуки, которые никак невозможно было разобрать.
— А-а, вот как? Ну, понятно… — сказал в ответ товарищ Корчев, хотя на самом деле ему ничего понятно не было. И задумчиво подвел итог: — Вот как бывает…
Приободрившийся милиционер даже решился задать встречный вопрос:
— А у вас, у вас тут живет кто-то? Или как?
— У нас? У нас-то, да… у нас самой собой. Вот какое совпадение, — невнятно отвечал товарищ Корчев.
Тем временем они оба вошли в подъезд. Зампред облисполкома, разумеется, первым, по старшинству чина, а милицейский полковник на почтительном расстоянии, но тоже не сильно отставая.
Конфузу предшествовали следующие события.
Товарищ Корчев отправил свою супругу Корчеву Л.М. отдыхать в санаторий имени XVII партсъезда Четвертого главного управления в городе Гагра. И дочь Мария выехала с ней тоже. Супруга сильно колебалась перед выездом, мучимая сомнениями: а безопасно ли оставлять мужа одного после произошедшего? Но, в конце концов, решила, что именно после произошедшего и можно. Сочла, что он получил достаточную взбучку, профилактической силы которой должно хватить на некоторое время: проведенные педагогические мероприятия вроде как произвели на супруга сильнейшее впечатление. Вспоминая его выпученные глаза и трясущийся подбородок, она не могла поверить, что он скоро рискнет вновь встать на путь супружеской измены.
И сам товарищ Корчев нисколько не сомневался в правоте супруги и уверял ее совершенно искренне, что о новых изменах не может быть и мысли. И так оно и было. Мысли не было. До поры до времени. А именно, до тех пор, пока через пару дней после отъезда благоверной Константин Михайлович не загрустил на ночь глядя. Остальные члены его ближнего круга рванули на выходные на обкомовскую дачу, где их ждал обильный ужин, а также приятная компания молодых инструкторш из областного комитета комсомола. А сам товарищ Корчев не рискнул — после устроенного супругой бенца собирался он пожить тихой вегетарианской жизнью без новых приключений.
Настроение, однако, по этому поводу было печальное. И ложась спать, он вдруг так ярко вспомнил Наташу во всей ее красе, и вдруг так ясно осознал, что такой сногсшибательной женщины у него не будет уже никогда, что сердце защемило, стало так досадно и обидно — ну просто невмоготу. Хотел ведь похвастаться перед братом, которого ждал в гости из Москвы и с которым с юности велось негласное соревнование по части донжуанства. Наталья должна была побить брата со всеми его крашеными блондинками раз и навсегда.
Жизнь-то одна, думал горькую думку Константин Михайлович. Корячусь на работе как галерный раб, терплю всякие унижения — от обкомовских секретарей, например, да и от председателя облисполкома, который и матом позволяет себе критиковать подчиненных. Себе не принадлежу. И все это зачем? Чтобы Любовь Максимовна телеса качественно нагуливала, чтобы дочь себе позволяла щеголять в американских джинсах и югославских сапогах и чтобы они обе носы по спецсанаториям задирали? А ему-то самому что остается, кроме армянского коньяка?
