Принялась она наводить порядок: собирать листы с рисунками («А ничего на этот раз получилось!»), упаковывать в коробки карандаши и фломастеры, кисточки вынимать из стаканов с водой. А потом подумала: «Для кого это я стараюсь? Зачем? Я его выгнать вон должна. Как там говорили в старину? Спустить с лестницы, вот! Тетка будет очень разочарована, если я позволю ему переступить порог моей квартиры!»
Наталья долго репетировала перед зеркалом, как гневно нахмурит брови, как сверкнет глазами, как крикнет зычно (пусть весь дом слышит!): «Пошел вон!»
Но все репетиции пропали даром. Когда Корчев позвонил в дверь, она открыла ее, собираясь прогнать нахала, но не смогла. Это был вовсе не страх. Это был проклятый, вбитый родителями в самую основу естества инстинкт вежливости. Ну, не способна она была ни на кого орать, никого выгонять, с лестницы спускать.
Как был в расстегнутом пальто, не раздеваясь, зампред решительно прошел внутрь квартиры, уселся за стол, сразу заняв полкомнаты, осмотрелся по сторонам, пробормотал: «Тесновато у тебя здесь».
— Я бы и Гитлера, наверно, не смогла бы выгнать, — сообщила ему Наталья.
— А? — не понял Корчев. — Какого еще Гитлера? При чем тут Гитлер? Ты не чуди, Наталья. Я, между прочим, пришел сообщить тебе неприятную и очень секретную информацию. Совершаю тем самым должностной проступок, можно сказать. Так что ты уж имей совесть, не подведи, не выдай. — И перейдя на драматический шепот, добавил: — Эх, была не была! Разглашаю служебную тайну! Тебя, Наталья, хотят выселить!
5
Корчев все валил на Баюшкина. Хотя в какой-то момент вдруг стал каяться. Признался: было дело, черт попутал! Самолюбие проклятое взыграло: как это со мной, таким великим, обращаются как с мальчишкой! Унизительно с милиционером каким-то соперничать. Сидеть с ним вдвоем за столом. Просто черт знает что такое! А тут еще на работе перед подготовкой к первомайской демонстрации трудящихся — сплошная нервотрепка. И строители городские план сорвали как назло. И председатель в дурном настроении. Чуть что, рычит и грозится. Тут у кого хочешь нервы не выдержат. И в довершение всего — вдруг получить по коленке милицейской лапищей. Вот и сорвался. Но как же он сожалеет! По ночам спать не может, переживает. Потому что… Но вообще-то это все Баюшкин. Это его, сволочи, идея. Нет, подумать только! Лишить одинокую женщину жилья! Отомстить так мерзко, так мелко! За то, что ему отказали, не пустили в постель? Ведь правильно я понимаю, Наталья Андреевна?
Ну да, он, Корчев, так и знал.
И теперь вот сложное положение. Он, конечно, делает и будет делать все, что в его силах, чтобы как-то разрядить, спасти ситуацию. Так что пусть она не волнуется особенно. И вообще, что-нибудь в любом случае придумаем. Но этот гад Баюшкин, он и в обком ход имеет. И с председателем лично знаком тоже. Поэтому не все так легко. Но уж он, Корчев, постарается. Она увидит, оценит еще. Нет, ну кто бы мог подумать, что этот мильтон такой сволочью окажется.
Наталья слушала не очень внимательно. И потом вдруг что-то ее клюнуло. И она, довольно бесцеремонно прервала Корчева на середине очередной ламентации:
— Константин Михайлович!
— А? Что?
— Скажите, вам нравится мое ухо?
— Ухо? Какое ухо? Я не понял…
— Ну левое, например, хотя они у меня, по-моему, одинаковые — оба два. Ну вот, это левое, как вам оно?
— Что с вами, Наталья Андреевна… какие странные вопросы, ей-богу… Ухо как ухо… Хотя нет…
Корчев встал, надел очки, подошел к Наташе вплотную, стал рассматривать ушную раковину.
— Хм, нет, конечно, ухо не заурядное… оно… очень даже симпатичное… Милое такое ушко…
Корчев расчувствовался, на глазах у него почему-то выступили слезы, он стал пытаться целовать Наталью в ухо, та ловко уворачивалась. Наконец Корчев устал. Сел на стул. Сказал:
— Понимаю… Ты, Наташа, имей в виду: битва нам предстоит нешуточная. Мне придется нелегко. Так что я тоже, знаешь, рассчитываю на твое понимание… и поддержку… моральную. Ну, и физическую, честно говоря, тоже.
Наташа смотрела на Корчева задумчиво. Но молчала. Не говорила ничего. Мысли у нее были далеко.
— Чего молчишь?
— Так вы не ответили толком. Про ухо мое. Что-нибудь в нем есть особое?
— Заметил, как не заметить! Потрясающее ухо! Да ты вся потрясающая! Какие глаза! Забыть их невозможно. Даже сравнить тебя не с кем. Таких женщин я и в кино не видал. Я вот вошел в квартиру и сразу наэлектризовался. Весь! Здесь у тебя просто поле какое-то электрическое. И не хочешь иногда с тобой дело иметь, да нет сил противостоять… Допустим, захочешь от тебя избавиться, забыть тебя, жить нормальной мещанской жизнью. Быть той же сволочью, что и был. И не могу! Не могу спокойно быть сволочью! Все тянет сюда меня и тянет… Невозможно! Околдовала! Скажи, Наталья, честно. Ты — колдунья? Ворожить умеешь?
— Нет, — сказала Наталья. — Чего нет, того нет. С ворожбой, к сожалению, плохо.
— Да признавайся, чего там! Свои люди…
— Нет, совсем даже нет. Я была бы рада. Я бы тогда…
И Наталья вдруг замолчала.
— Что бы ты тогда? Кого бы приворожить хотела? Есть такой? Признавайся!
— Есть… Кажется, есть…
— Да ты что? И как это — кажется? Признавайся — уж не Баюшкин, случайно?
Наташа улыбнулась.
— Шутить изволите? Нет, Баюшкин уж точно ни при чем.
— Слава богу! Но тогда кто?
— В том-то и дело, что я не знаю.
— Как это не знаю? Так не бывает! Что-то ты темнишь, Наталья.
— Да нет, чего мне темнить… Я же вам рассказывала, что в молодости со мной странная болезнь приключилась. Нервный срыв или что-то вроде этого. И я вдруг все забыла. Потом в больнице меня полечили, и я постепенно вспомнила. Многое — но не все. Детство свое вспомнила довольно подробно. Как я школу закончила — здесь, в Рязани. Как в Москву приехала и в Суриковский институт поступила. Чему учили, помню уже довольно смутно… И вот там была, кажется, какая-то со мной история… что я втюрилась в кого-то вроде по уши. А он меня отверг… Я не уверена, потому что помню только ощущения, а не факты… И вот, кажется, я то ли с собой пыталась покончить — видите, шрамы какие на запястьях… Только я резалась неграмотно — они же должны быть вертикальные, а не горизонтальные. Поэтому я выжила, но с головой что-то случилось… Я ведь и до сих пор немного странная, правда, Константин Михайлович?
— Ну, есть немного… Но ты не сумасшедшая, точно тебе говорю… Сумасшедшие — они другие, у меня же сводный брат был шизофреник, так что я их за версту чую. Ты… просто оригиналка. Своевольная. Но это только придает тебе шарму… так что, ты не помнишь, кто был этот козел, который тебя бросил?
— Не помню… и когда пытаюсь вспомнить, голова болит ужасно…
