«Смотришь на нее, и мир проясняется. Становится очевидно, как дважды два, что у эволюции есть цель, есть программа. Вот она — смотри! Принцип построения мироздания. Формула гармонии. Доказательство существования. Доказательство всего. Слепым надо быть, чтобы не видеть. Все-таки она есть — программа. А мы-то сомневались! План. Цель. Смысл. Вот, визуальная иллюстрация. Смотреть на нее долго — больно. Как на яркий свет. Но не смотреть невозможно. Невозможно. Потому что нет и не может быть более важного, более замечательного занятия на всем белом свете. Когда станет совсем невыносимо, можно закрыть глаза. И так часами сидеть и блаженствовать. Вспоминать все вместе и все по отдельности. Вдруг делается почти дурно от ощущения, что приблизился совсем уже вплотную к познанию высшей закономерности, тайны».
Наташа чуть было не сказала вслух: еще один какой-то не совсем нормальный человек… Какая изощренная сублимация. Вместо того, чтобы сказать просто и ясно: трахнуть тебя хочу, сил нет бороться с наваждением! Вместо этого — такая индийская философия. Он чем-то напоминает мне Мыскина… Импотент, наверно… Но вообще, наверно, хороший, добрый человек. Я бы очень не хотела его обидеть. Но сдержалась, произнесла только:
— Славный, наверно, человек писал. Славный. Но, видимо, не очень здоровый. Ну и получается так, заумно слегка. Я ведь нормальная земная женщина, хоть и дочь священнослужителя. Грехов на мне много. Ну и так далее. Поэтому такое приравнивание к небожителям меня, если честно, смущает. И даже пугает.
— П-ппу-га-ет? — почему-то вдруг стал заикаться Палым. А потом и вовсе заплакал.
Наташа смотрела на него в растерянности. Потом решила все-таки дочитать послание — там всего-то оставалось несколько строк.
«…открыть глаза и — ни с чем не сравнимая радость! — увидеть оригинал. Она есть, она существует, она не приснилась, не пригрезилась! Она не изваяние, не робот, не памятник мечтам. Она живая! Она улыбается, горят ее волшебные глаза, сверкают зубы… Она улыбается мне. Горячая волна катится по мне, обжигает, кажется, вот-вот сожжет. Адреналин впрыскивается в кровь, сердце стучит, горло сжимается… Сказать ничего не могу, и дышать скоро не смогу тоже. О, это будет прекрасная, замечательная смерть! Упасть и умереть у твоих ног. Наташа, Наташенька! Спасибо, что ты раскрыла мне Смысл. Замысел. То, ради чего. Прощай!»
— Н-да… Надо понимать так, что это вы написали…
Палым смотрел в сторону и быстро-быстро, болезненно, словно в каком-то приступе, кивал головой, и кадык на его худой шее дергался в такт.
— О, простите меня! Все-таки я дала маху, обидела хорошего человека… что у меня за талант такой. Милый, милый Александр Павлович! Я…
Слово «милый», да еще произнесенное с нежным придыханием, и сопровождаемое грустной извиняющейся полуулыбкой, произвело на Палыма сногсшибательное впечатление. В буквальном смысле слова. Он закачался, костыли предательски расползлись в разные стороны, и инвалид с шумом и треском упал на ступеньки лестницы. Прямо к Наташиным ногам.
«Неужели мечта сбывается?» — в ужасе подумала Наташа.
Но нет, когда она наклонилась к нему, то Палым вполне себе дышал, правда, тяжело, прерывисто, с присвистом каким-то странным. Наташа с огромным трудом помогла ему подняться («Ох, надорвусь, грыжу наживу, и так мне и надо!» — думала она). К своему собственному удивлению, сумела втащить его в квартиру вместе с костылями, уложила на многострадальную тахту…
— Сейчас, сейчас, Александр Павлович, сейчас я «Скорую» вызову…
Палым открыл глаза и сказал шепотом:
— Нет, это не талант… это называется: гений…
— Да уж, гений… который всем приносит одни несчастья…
Наташа подтянула телефон к себе на колени, набрала ноль три. Но диск заедал на цифре «три», и поэтому, видимо, соединения не происходило.
— Нет, нам — нет… для нас, для всех, это, наоборот, счастье… невыносимое счастье, — бормотал Палым.
— Невыносимое счастье? Оксиморон… разве бывает счастье невыносимым? — отвечала Наталья, борясь с телефонным диском.
— Самое сладкое счастье — оно невыносимо…
Палым теперь грустно и криво улыбался беззубым ртом, но в полузакрытых глазах его действительно читалось что-то вроде блаженства… Или Наташе так только казалось? Похоже было, что с ним случился апоплексический удар, инсульт то есть, при котором на лице может застыть любое странное выражение.
— Нет никого меня счастливее, но вот вам… — прошептал Палым.
А потом выдохнул только одно еще слово: «Держись».
И умер.
5
Нотариальная контора номер 7 располагалась в старом домике на Новокузнецкой улице. До революции там жила одна семья из вшивой интеллигенции, преподаватели гимназии. После революции их уплотнили, подселив восемь семей, для чего несколько комнат пришлось разделить картонными стенами и ликвидировать такую буржуазную роскошь, как ванная комната. Ванных, кажется, было две — обе и ликвидировали. Кухню тоже превратили в комнату, равно как и библиотеку. В гостиной же учредили сравнительно большую кухню.
В общем…
Со временем некоторые обитатели поумирали, кто-то уехал в другие города, третьих посадили… И в какой-то момент пустовавший второй этаж отдали под райжилотдел. Потом и он куда-то переехал вместе с райисполкомом. Пришло время санэпидемстанции, а потом и нотариальной конторы.
Вход в дом — и в контору, и в большую коммуналку первого этажа — был со двора, через бывший черный ход. Парадный подъезд, выходивший на Новокузнецкую, был слишком хорош — гордость архитектора. С резьбой по камню и вкраплениями мрамора. Пролетариат такое излишество оскорбляло, а потому подъезд быстренько замуровали.
Со времен революции стены черного хода покрылись чем-то вроде черной гари, в подъезде пахло мочой, по полу бегали какие-то неизвестные Наталье насекомые.
До сих пор она ни разу в таких конторах не бывала, с юристами никаких дел не имела — если не считать родителей ее школьной подруги Сергеевой, но это были дела личные, к практике никакого отношения не имеющие. И теперь она была поражена. И подъездом, и обшарпанной дверью. И криво висевшей вывеской. «Вот она какая, нотариальная контора», — подумала Наташа. И решительно открыла дверь.
— Я по делу о завещании, моя фамилия Шонина, — сказала она маленькой пожилой женщине, видимо, секретарю. Та будто испугалась. Шмыгнула куда-то. Потом появилась снова. Пропищала: «Зинаида Львовна сейчас вам примет. Присядьте, пожалуйста».
«Почему вам?» — удивилась про себя Наташа. Наверно, эта женщина оговорилась. А может, это профессиональный жаргон? А что, в этом, кажется, что-то есть. Говорят же: скучать по вас, путая вроде бы дательный падеж с родительным. И это в языке стало нормой. Может, в среде нотариусов принято путать в обратную сторону — дательный вместо родительного. Это не какое-то примитивное «вас примут». Дар, одолжение, благоволение: кому? — вам! Звучит торжественно и важно: Вам примут. Созвучно другому: Зинаида Львовна сейчас вам двинет.
