Наталья выбежала из подъезда, но женщина уже исчезла, нигде не было ее видно. Дурацкое совпадение, успокаивала себя Наташа. Но что-то еще, помимо сарафана под странным пальто, ее беспокоило. Она пошла и уселась на ту же самую скамейку, где еще минуту назад сидела незнакомка. Закрыла глаза. Сделала максимальное усилие, выжимая ответ из подсознания. Лицо рыжей. Лицо женщины в платке. И точно удар в грудь: если отсечь сбивающее с толку обрамление, черты одинаковы. Что они, близнецы, что ли? Тут же возник зрительный ряд. Женщина в халате в универсаме, крашеная блондинка около продмага, деревенщина в сарафане, рыжая в пальто. Сомнений нет: это один и тот же человек, одна и та же женщина. Правда, черты лица несколько крупноваты, резки, так что, учитывая мастерство перевоплощения, даже в половой принадлежности не может быть уверенности. Но нет сомнения в том, что она имеет дело с упорным и изощренным преследователем. Чего он (или все-таки она?) добивается? Сексуальной близости? Или на этот раз это какая-то другая история? В любом случае Наталье было не по себе. Интуиция говорила ей: берегись, берегись, это опасность.
2
Наталья решила посоветоваться с Мыскиным. По мере того как рассказывала, сама понимала, как неубедительно рассказ звучит. Мыскин суммировал свои впечатления так: даже если ей не причудилось, все равно это ничего не значит. Никакого преступления не совершено. Как говорится, нет состава. Хотя, скорее всего, причудилось.
Но даже если и нет. Первое, что приходит в голову: какой-то очередной поклонник втюрился в Наталью. Так втюрился, что готов прибегать к любым ухищрениям, чтобы иметь возможность созерцать предмет страсти с близкого расстояния. Так мало ли их, втюрившихся, вон табунами бродят, как чумные, по Рязани и по другим городам и весям.
По тому, как пренебрежительно, даже зло Мыскин цедил про «втюрившихся» и «чумные табуны», по тому, что на этот раз он не краснел при этом, а наоборот, бледнел, Наталья догадалась, что она по-прежнему у сержанта в глубокой опале. В самой глубокой. Хотя что, черт возьми, она ему сделала? Она, что ли, виновата в том, что случилось с несовершеннолетним Григорьевым, да и со всякими другими, совершеннолетними? Что она, кого-нибудь поощряла? Кого-нибудь стимулировала? Она никогда не кокетничает, ни с кем не флиртует, даже косметикой не пользуется. Наоборот, уродует себя всеми доступными ей способами. В чем же ее вина?
Она хотела бросить все эти жесткие слова в лицо Мыскину, но не стала. Уж очень бледен он был… Да и вообще, разве он поймет?
— Эх, сержант, — сказала она, — да я все это понимаю — про отсутствие состава и так далее. Но я ведь не следственных действий и не вызова оперативной группы от вас хотела. Я на ваш совет уповала. Но видно, и совета не будет…
— Совет мой вам, гражданка Шонина, простой. Рисуйте свои картинки и поменьше шастайте где ни попадя. А еще лучше — найдите наконец себе работу. Любую. А то над вами опять тучи сгущаются.
— Да будто вы, сержант, не знаете, что происходит… Не знаете, что я уже обыскалась? Что всю Рязань прошерстила, ничего не получается. Никуда не берут. И вы знаете, почему. Так что лучше помогите реально найти работу. Любую. Поможете?
Сержант молчал, смотрел в пол. И медленно начал краснеть. Не мог он ей помочь. «Ну и то хорошо. Лучше пусть краснеет, — подумала Наталья, — уже не без пользы разговор».
На помощь милиции, таким образом, рассчитывать не приходилось.
Прошло несколько дней, и она успокоилась. Сама уже стала сомневаться: да не ошиблась ли ее интуиция в данном случае, не приснилась ли ей та многоликая дама.
В последнее воскресенье сентября пошла опять в продмаг: увы, одним рисованием сыт не будешь. Встала Наталья в очередь за пельменями в пачках. Продукт, конечно, несколько сомнительный, мороженый-перемороженый, при варке мясо отделяется от теста, и все это плавает в воде не очень аппетитно. Но все же достаточно питательно, хотя вряд ли сильно полезно. В общем, дешево и сердито. 70 копеек за пачку.
Стояла Наталья в очереди и никак не могла оторваться от мыслей о своей текущей работе. Писала она солнечное затмение, с невыносимо ярким, сверкающим оранжевым полудиском. Настолько ярким, что было трудно на него смотреть. Хотя ведь обман, имитация. Никакого разрушительного излучения от краски не исходит. Но ей было радостно, что и тетка, и Ирка, увидев, охали, жмурились, обе, не сговариваясь, ругали ее, ворчали, что она им зрение портит. Значит, удалось! А зачем это? Да незачем! Нельзя такой вопрос задавать. Почему нельзя? Нельзя, и все.
Картина была еще не завершена. Даже можно сказать, главное было впереди: найти цветовые решения для неба, особенно по краям (о, края — это часто самое важное!), там, где небо с землей сливается. Наталья чувствовала: удастся правильно написать эти цвета, и можно не сомневаться: люди сплошь будут останавливаться перед картиной и охать. Самые обыкновенные люди, не имеющие к изобразительному искусству никакого отношения. И не только потому, что солнце им будет казаться невыносимо ярким. Все восприятие будет такое — перехватывающее дыхание. Зачем это нужно? Как говорила одна гениальная женщина: если надо объяснять, то ничего объяснять не надо.
И вот стояла Наталья — вся в картине, в затмении, в цвете, а очередь сама несла ее к кассе, а потом и к прилавку, где ее чек превратился в две ледяные — аж рукам больно! — пачки с красными буквами. Людской поток понес ее дальше, в сторону выхода. И вдруг — стоп машина! Какое-то препятствие заблокировало ее движение. Оказалось, что она, вместе со своими пачками, стоит прямо лицом к лицу с той самой женщиной, которая, может быть, вовсе даже мужчина.
Сердце Натальино екнуло, как будто такт пропустило. Взгляд женщины был страшноват. Стальной, неподвижный. Вперившийся прямо ей, Наталье, в глаза. Бр-рр!
Есть такое смешное слово: обомлела. Наталья никогда не понимала, что оно точно означает, какое состояние души и тела. А вот теперь поняла.
Наталья обомлела. А незнакомка сказала низким голосом с сильным эстонским акцентом:
— Гражданка Шонина, Наталья Андреевна?
— Да, — пролепетала Наталья. Вполне ожидая услышать дальше: вы арестованы! Или: получите повестку. Или в лучшем случае: предъявите документы! Хенде хох! Аусвайс!
— Я хотела бы поговорить с вами, — почти басом пропела эстонка.
— Пожалуйста, — еле слышно выдохнула Наталья. Сопротивление эстонской воле казалось ей в тот момент вполне бесполезным.
Они вышли из магазина, дошли до близлежащего скверика, уселись на скамейку.
— Вам удобно? — вдруг спохватилась незнакомка.
— Удобно? При чем тут удобство? Скажите, почему вы меня преследуете? — Наталья словно сбросила наваждение.
Эстонка какую-то долю секунды колебалась, словно у нее было заготовлено два варианта ответа на этот вопрос и она сейчас должна была принять решение, какой именно из них выбрать. Наконец, выбрала. Сказала:
— У меня к вам есть деловое предложение.
