На четвертый они уже должны были начать разговаривать, по крайней мере, Фофанов заготовил массу тем для обсуждения. Но на этот раз дома неожиданно появилась жена Оленька, что-то ей такое понадобилось из вещей. Фофанов все надеялся, что Оленька быстро уйдет, но она все возилась, все что-то перекладывала в стенных шкафах. Так что дело ограничилось робкими тайными ласками — до и после укола.
А на пятый вместо Машеньки приехала пожилая бочкообразная тетка. Укол она делала ничуть не хуже…
Фофанов подумывал, не позвонить ли в Четвертое управление, не попросить ли присылать ему непременно Машу, но не решился, о чем долго жалел потом. А затем курс уколов подошел к концу.
С тех пор были у него и медсестры, и поварихи, и горничные. Но Машу он всегда вспоминал особенно тепло. Думал: как бы найти ее? Но не знал даже фамилии…
Правила игры он понимал так: вполне допускаются шашни с обслуживающим персоналом, но при одном негласном условии. Чтобы без скандалов, без разгневанных мужей и так далее. Чтобы все было шито-крыто. Если вдруг возникнет неприятность, то КГБ, конечно, прикроет, дело замнет, на то оно и КГБ, но где надо, все будет зафиксировано, и немало очков можно получить в минус. А так почти все в Политбюро этим занимались, кроме, конечно же, аскета Генерального. Брежнев в свое время очень даже отличался жизнелюбием. И бабами был любим в ответ немало. Веселый и популярный был мужик.
В последнее же время Фофанов стал специализироваться на машинистках, они же стенографистки. Вызовешь девушку к себе в кабинет и, надиктовавшись, угостишь ее ликером каким-нибудь вишневым, заморским. А там, по обстановке, можно пригласить ее, размягченную, хихикающую, в комнату отдыха.
Не всех хотелось туда зазывать, он же не Попов, жизнелюбие которого заходило так далеко, что он ни одну юбку не пропускал.
И не все машинистки непременно соглашались ликеры распивать. Некоторые густо краснели и отводили глаза. И таких Фофанов немедленно оставлял в покое и даже был с ними подчеркнуто вежлив и ласков, показывал, что он не из тех, кто мстит персоналу за отказ.
Он даже гордился этим немножко, но потом наступали моменты самобичевания, когда он говорил себе: все-таки ты сволочь. Все равно используешь свою власть.
В последние два года в машбюро определилась одна фаворитка, старавшаяся не подпускать к Фофанову других. Звали ее Лида.
2
У Лиды была странная привычка: когда она задумывалась, она как будто отключалась от действительности, глаза ее покрывались поволокой, а горло издавало гортанные, едва слышные звуки, тихое похрюкиванье. Фофанов каждый раз пугался — а что это с ней? Не припадок ли какой-то болезни психической? Но длилось это странное состояние всего несколько секунд, а потом проходило бесследно и случалось не часто.
Сексом она, наоборот, занималась весело и беззаботно, постоянно хихикала, а то и хохотала во весь голос, так смешно ей было то, чем они с Фофановым занимались, что он с ней проделывал, что куда вставлял. Фофанову же было не до смеха, он нервничал, боялся оплошать, скашивал глаза Туда. Как он там? Держится?
Именно из-за этого, конечно, и происходили срывы. Но Лида умела обратить все в шутку, повеселиться и по этому поводу, смеясь, ласкала его, сверкая своими синими глазками, вновь «пробуждала Лазаря к жизни» (так она это называла). Вообще была она милым, добрым, легким человеком. Тоненькая, как девочка. Фофанов умилялся ее точеным ножкам, трогательным коленкам…
Денег поначалу упорно не желала брать, даже обижалась на такие предложения, но как-то не хватило ей на румынские сапоги, которые «выкинули» в ГУМе. Фофанов обрадовался предлогу, всучил ей двести рублей «в долг».
О долге они потом оба успешно забыли или сделали вид, что забыли. С тех пор стало проще, он то и дело одалживал ей «до зарплаты». Подарки привозил из-за границы, выбирать поручал самому доверенному-проверенному из своих помощников, не только умевшему держать язык за зубами, но и в женской моде отлично разбиравшемуся. Летел назад в спецсамолете, закрывал глаза и представлял себе, как искренне будет Лидочка радоваться бюстгальтеру, или сексапильным зеленым трусикам, или свитеру какому-нибудь модному. Как будет бросаться ему на шею с милым повизгиванием и горячо целовать.
Фофанов был с ней почти счастлив.
Понятное дело, по неписаному протоколу членам Политбюро ходить самим в машбюро было совершенно невозможно. Но иногда, чувствуя, что впадает в меланхолию, он находил какой-нибудь предлог пройти мимо, заглянуть в продолговатую комнату, посмотреть краем глаза, как Лидочка смешно морщится над каким-то заумным текстом. Ждал момента, когда она поднимет глаза, вдруг заметит его и беззвучно засмеется.
Только мамаша была у нее неприятная. И зачем-то Лидочка считала необходимым делиться с ней подробностями своей личной жизни.
С мамашей пришлось познакомиться лично. Вот как это произошло.
Позвонили из центральной приемной и сообщили, что к нему просится некая гражданка Хованских, Светлана Евгеньевна, говорит, что по личному делу.
— Какая еще Евгеньевна, не знаю такой, — начал было раздраженно говорить Фофанов. И вдруг осекся. После паузы сказал в трубку: — Подождите. Виноват, кажется, я вспомнил, о ком речь. Я приму Светлану Евгеньевну через сорок пять минут. У меня как раз отменилась встреча с сирийской делегацией.
Фофанов вспомнил, что Лида говорила ему: фамилия ее матери, по второму мужу, Хованских.
Он вызвал своего прикрепленного — офицера от «девятки» — симпатичный такой был гигант, Миша Дергачев. Попросил его присутствовать в кабинете на встрече. Тот посмотрел с любопытством, хотел было что-то возразить, но передумал, сказал: есть! Есть присутствовать при разговоре, товарищ секретарь ЦК КПСС!
Но про себя, наверно, удивлялся и продумывал рапорт Ульянову.
Даже все знающая про жизнь Светлана Евгеньевна, пройдя по цековским коридорам мимо молчаливых офицеров с синими погонами и внимательными глазами, заробела. Входя в кабинет, правда, приободрилась, опять уже готова была вбивать гвозди, объяснять про права молодых женщин и советскую мораль. «А то вишь ты, думает, если он Секретарь, ему все можно… а девке же замуж надо», — такого монолога ожидал от нее Фофанов.
Увидев в кабинете не только большого цековского начальника, которого знала по фотографиям и портретам, но и здоровенного амбала Мишу, она снова притихла.
— Товарищ Хованских? — вежливо, но максимально строго спросил Фофанов. И, получив положительный ответ, сказал: — Вот, познакомьтесь, это майор госбезопасности Дергачев. Он будет присутствовать при нашей встрече.
«Хорошо было бы еще оружие попросить Мишу предъявить для верности», — думал Фофанов.
Но оружия не потребовалось. Светлана Евгеньевна и так стушевалась. Стала бормотать что-то окончательно несусветное. Объяснять, что пришла узнать, довольны ли работой ее дочери. Но вот теперь поняла, что нельзя беспокоить занятых людей. И в итоге отказалась от чая, вскочила с посетительского стула и, кланяясь, вышла из кабинета вон.
