— Понимаешь, старик…
И стал быстро говорить еще что-то. Но Софрончук уже не слушал. Сердце его радостно забилось…
Нет, нет никакого приказа! Значит, капитуляция отменяется! Еще поборемся. Молодцов сразу показался ему гораздо более симпатичным, даже расцеловать его захотелось.
— Да ты слушаешь ли меня? — подозрительно говорил тот, всматриваясь в лицо Софрончука, который неуместно улыбался во весь рот.
— Конечно. Но что-то… не понял как-то… повтори.
В это время мимо прошествовали какие-то местные шишки. Молодцов дождался, пока они пройдут. Наклонился и стал шептать прямо в ухо.
— Говорю прямо, клером!
[1]
Хотя я тебе ничего этого не говорил, понял?
Софрончук кивнул. Что ему, трудно пообещать, что ли? Это всегда проще всего.
— Ты знаешь, кто такая Рената Владимировна? Жена нового секретаря по идеологии, который вместо Фофанова. На 99 целых и девяносто девять сотых процента — супруга будущего Генерального. Судя по всему, она в той семье — при больших чинах. Муж ни шага не сделает, с ней не согласовав. Так вот, она дружит с давних времен с Маргаритой Сергеевной Астальцевой — помнишь такую?
— Ну, конечно, я же два года у ее покойного мужа прикрепленным был…
— Видно, сильно-сильно ты глянулся Маргарите той… Расхвалила она тебя — говорит, во всей «девятке» лучше нет. И умный, и деликатный, и верный… И вдобавок ни с какими фракциями и группировками никак не связан. Настоящий профи. За что его Попов и не любит. В общем, Рената Владимировна пришла вчера вечером к нам в комендатуру и долго-долго про тебя расспрашивала. Ну я, имей в виду, поддержал мнение ее подруги. Говорю, точно так оно и есть. И наш дед тоже почему-то решил твою сторону занять, хотя он тебя не так уж и близко знает. Но у него свои резоны и свои проблемы с новым руководством. Результат: Рената Владимировна едет отдыхать в Румынию. И категорически требует, чтобы в поездке ее сопровождал ты и никто другой.
Молодцов торжествующе смотрел на Софрончука, ожидая, видно, восторгов и горячих благодарностей.
Но Софрончук глядел на приятеля кисло.
Подумав, сказал:
— Мне бы приказ…
— Прикинь: просьба как бы не совсем официальная, Ренате Владимировне офицер твоего уровня вовсе для такого дела пока не полагается. Пока ее муж всего лишь второй человек в партии, а не первый. Поэтому никакого приказа и нет. Но ты должен все бросить и немедленно вернуться! И наш адмирал это как-то оформит.
Софрончук поерзал по дерматиновому дивану. Сказал тоскливо:
— Боюсь, поезд уйдет.
— Не уйдет. Я им сказал, подержат сколько надо. Но не нужен тебе никакой поезд. Садись со мной в машину, и помчали, а то Смотряев заждался уже.
Но Софрончук знай гнул свое.
— Наше дело военное… Вот если бы приказ…
Молодцов смотрел на него пораженно. Не идиот ли перед ним?
Но сдержался. Сказал, уже не понижая даже голоса:
— Ты что, не понимаешь? Это же смотрины! Смо-три-ны. Самые натуральные! Она тебя по поручению мужа смотреть будет! Наш дед такие вещи на счет «раз» сечет. Сказал: спорю на что угодно, что в ульяновском кабинете скоро Софрончук будет сидеть.
«Первый в избранной профессии», — вспомнил Софрончук слова Наташи.
И покачал головой: нет. Сказал, не глядя на приятеля:
— Приказ бы хорошо.
Молодцов вскочил.
— Видал я козлов, но таких, кажется, еще нет…
— Мне пора, — сказал Софрончук. Встал и, не оборачиваясь, пошел на вторую платформу.
Он шел, и у него было странное ощущение, что на него с любопытством глазеют со всех сторон. Но не обычные люди. А какие-то то ли духи умерших или бесы, может быть. Или, наоборот, ангелы. Или и те, и другие, и третьи. Всем же любопытно.
— Ну, вот так. Один раз вышло так, а другой — эдак, — бормотал он себе под нос.
Если бы кто-то из коллег или пассажиров его бы слышал, то ничего бы не понял. Но те, особые, они все понимали.
И еще трудно было ему избавиться от ощущения, что какой-то ветер, ураган, пролетел у него над самой головой. И почему-то это означало, что в другой, соседней вселенной, все получилось иначе. Там другой Софрончук покорно пошел с другим Молодцовым к его машине. Оглядываясь, правда, на поезд с огорченной, похоронной физиономией.
«Да, это очень, очень важно: именно с похоронной! Это необходимо иметь в виду», — продолжал свой диалог с потусторонними силами Софрончук.
В купе Наташа подняла на него глаза:
— Что-то вы так долго… Николай Алексеевич… Я уж думала, поезд без вас уйдет.
Глаза эти смотрели на него теперь совсем иначе. В них было прежнее волшебное сияние! Не иначе, Наташа Шонина была в курсе. Одно слово: ведьма. Ну, или ведунья.
— Ну, вот все, — сказал Софрончук, — вопрос закрыт.
— Да, я помню! — засмеялась она.
— А дальнейшую перспективу помнишь? Что нас ждет в славном городе Владивостоке?
— Ну, во-первых, военно-охранительная карьера не задастся… Скоро-скоро попросят на раннюю пенсию. Пенсия будет маленькая. Надо будет подрабатывать. Но во Владивостоке остро не хватает сантехников, особенно талантливых, с золотыми руками. И те из них, кто не пропивает весь заработок, живут не то что припеваючи, а еще лучше. Почти как капитаны дальнего плавания.
Увидев, как огорчился Софрончук, Наташа тоже нахмурилась.
— Ну что это у вас такое выражение на лице стало… похоронное! — сказала она. — Я пошутила. На самом деле так далеко моя вновь обретенная память не простирается. Это просто прогноз с моей стороны — обычный, не телепатический. Логическое упражнение, результат дедукции и некоторого знания нравов в нашей стране. Вполне могу ошибаться.
— Не ошибаешься, к сожалению, — мрачно сказал Софрончук. — Никакого дара предвидения не надо, чтобы догадаться, что примерно так и будет.
Помолчав, добавил:
— Можно, конечно, еще военное дело в школу пойти преподавать, но занятие это, прямо скажем, не хлебное.
И тут она не выдержала, снова засмеялась, и стало понятно, что хмурилась она не всерьез, а просто, чтобы слегка поддразнить его. И он вдруг, неожиданно для себя самого, засмеялся тоже. Прыснул, как школьник. До него дошла простая мысль: глаза ведь не просто так опять сияют!
Он смотрел на нее, любовался ею — впервые спокойно, всласть. Никуда не торопясь, не дергаясь, никого и ничего не боясь. Даже будущего. Ее глаза сверкали, как невиданные драгоценные камни, как дальние звезды, как… Он не находил больше слов и сравнений. Не с чем было больше в этом мире сравнивать.
