Однажды Леватый прослышал о том, что группировка блатных во главе с Беспалым, пользовавшаяся его покровительством, стала именовать себя «ворами в законе». По мнению Николая Николаевича, это название довольно точно определяло их сущность — построенный в лагере порядок Беспалый и его люди прозвали «законом» и, будучи его официальной опорой, продолжали в то же время оставаться ворами. Негласная поддержка администрации позволила ворам навязать всем зэкам свои принципы, и лагерь, расколотый ранее на множество каст, различавшихся по социальному происхождению, вероисповеданию, возрасту и многим другим признакам, превратился в монолит, в котором правила группа избранных.
Вскоре запросы у Беспалого стали меняться. Он потребовал и получил у начальника разрешение построить себе на территории лагеря небольшой домик, в котором ему прислуживало бы несколько заключенных. От обычной пайки Тимофей также отказался, и теперь пищу ему готовил первоклассный повар, зэк по кличке Колпак, до заключения работавший в московском ресторане. Презрев нары, Тимофей отныне спал на роскошной широкой кровати, всегда застланной белыми простынями.
Образовавшееся на зоне двоевластие вполне устраивало Леватого: если Беспалый верховодил тысячами заключенных, отвечая собственной шкурой за беспорядки на территории лагеря, то начальник зоны — или барин, как его чаще звали зэки между собой, — имел дело лишь с самим Беспалым да с горсткой приближенных к Тимохе воров, а это было и менее хлопотно, и более безопасно.
Леватый тем не менее не выпускал ситуацию из-под контроля, и, если дисциплина начинала расшатываться, он мгновенно урезал пайки и выгонял заключенных на внеплановые работы, тем самым давая понять, кто в лагере настоящая власть. Его профилактические действия законными ворами воспринимались с пониманием, и уже на следующий день нарушителей дисциплины беспощадно наказывали, а порой запомоивали, что было куда страшнее любых побоев — ведь после того, как зэка опустят, у него одна дорога: чистить сортиры да обслуживать чужую похоть.
Уже через полгода невозможно было поверить, что когда-то этот лагерь по всему Заполярью называли «Приютом необузданных». Ватага бывших беспризорников накинула такую крепкую узду на беспредельный лагерь и установила в нем такой жестокий порядок, что всякому крамольнику, посмевшему воспротивиться воле лагерного начальства и указаниям Тимошки Беспалого, тут же надолго, если не навсегда, портили жизнь и здоровье. С трудом верилось, что еще несколько месяцев назад весь лагерь мог легко уходить в отрицаловку, не желая работать на советскую власть и на товарища Сталина. Сейчас даже матерые урки, за всю свою жизнь не проработавшие на хозяина и двух дней, махали кайлом, грузили глыбы породы, таскали тележки с таким рвением, что со стороны казалось, будто им посулили либо золотые горы, либо вечную свободу.
На самом деле урки долбили гранит, подстегиваемые страхом. Надрываясь на лагерной работе, про себя они проклинали и лагерное начальство, и всю эту оголтелую команду беспризорников, и, конечно же, их главаря Беспалого. Зэки волочили огромные куски породы к узкой реке, пробившейся между сопками, складывали их на дощатый помост у воды и, стиснув зубы, мечтали о побеге, который в эти минуты представлялся им куда более желанным, чем изнурительный труд, доводивший их до истощения и полного бессилия. Но бежать было некуда.
Несколько раз осужденные отказывались работать, но всякий раз Беспалый находил способ сломить их сопротивление. Двоих зачинщиков нашли на следующий день с перерезанными глотками; четверо закончили свое существование в петле; человек шесть стали калеками в результате побоев, но большая часть саботажников пополнила прослойку педерастов, для которых, по предложению Беспалого, был выстроен новый спецбарак.
Высококачественный гранит добывался ускоренными темпами, и при этом начальнику лагеря Леватому уже не приходилось мотаться по всем объектам и следить за ходом работ. Теперь Леватый мог позволить себе среди рабочего дня полеживать под пологом, спасая свое краснощекое лицо от свирепого гнуса, и попивать присланный из Ленинграда коньячок. При этом он не беспокоился о том, будет ли сделана работа и выдаст ли их лагерь необходимые объемы гранита для Советской Родины. Леватый знал, что его зэки сделают все в лучшем виде. Ему же самому, мающемуся от безделья, приходилось с нетерпением дожидаться того дня, когда их забытый богом уголок распашут сотни бульдозеров и начнется грандиозное освоение северной земли, примутся строить дороги, заводы, а их лагерь, окруженный множеством поселков, превратится в некое подобие столицы.
И действительно, скоро такой день пришел: четыре баржи в очередной майский разлив реки привезли в их глухомань несколько тысяч человек — новых заключенных, ссыльных и вольнонаемных. Прибывшими были заполнены не только палубы, но и трюмы. Глядя, как мужчины и женщины нескончаемой вереницей сходят на берег, Леватый думал, что на Большой земле остались только больные и старики.
К осени близ лагеря выросло несколько поселков — длинные уродливые бараки появились на заболоченных берегах северной речушки, и оттуда можно было услышать не только крепкий мат мужиков, но и пронзительный младенческий крик. Даже за Полярным кругом жизнь не останавливалась ни на секунду. Наоборот, вдали от цивилизации она приобретала особую интенсивность — обычная влюбленность здесь перерастала в страсть, а вялая неприязнь раскалялась до смертельной вражды.
Беспалый добился от Леватого права свободно выходить из зоны. Частенько Тимоху видели в женских бараках, где его, словно эстафетную палочку, бабы передавали из одной комнаты в другую. Зэки, зная, куда направляется Беспалый, и не скрывая своей зависти, острили:
— Тимоша, ты уж там за всех нас потрудись на совесть, мы-то уже который год баб за титьки не держали, того и гляди забудем, чего куда пихать нужно.
Беспалый, памятуя о напутствиях братвы, не возвращался до тех пор, пока его мужское достоинство от непосильной работы не взывало к состраданию.
Беспалый был в законе.
Точнее закон старательно избегал его, подобно тому, как бывает в разлив реки, когда она осторожно обходит зубастые останцы, образовывая на пологих склонах песчаные пляжи. Но, милуясь со случайными подругами в женских бараках, Тиша не забывал о своих делах. Скоро Тимофей сумел распространить закон, а значит, и свое влияние на обитателей прилегавших к лагерю поселков. Вольнонаемные и ссыльные, проживавшие там, следуя традициям лагерей, спешили заручиться расположением молодого, но известного вора.
От внимания Леватого не ускользнул рост популярности его подопечного. Оставаясь наедине с Беспалым и угощая его дорогим армянским коньяком, Леватый по-отечески хлопал его по плечу и весело шутил:
— Резво ты пошел в разгон, Тимоша. Даже вольнонаемные и те без тебя шагу ступить не могут. Скоро все забудут, кто ты есть на самом деле, и начнут обращаться к тебе как к хозяину. — И уже совсем весело, едва сдерживая смех, Леватый добавил: — А может, тебе шпалы в петлицы вставить? Пройдет совсем немного времени, и я, глядишь, попаду к тебе в подчинение!
Николай Леватый не мог тогда предположить, что совсем недалек от истины.
