Мулла подумал, что этот офицерик совсем еще мальчишка и, похоже, еще тоже не успел вдоволь налюбиться с бабами. Скорее всего в юности он мечтал стать летчиком и бороздить просторы пятого океана. В армию наверняка пошел с охотой, но никогда не думал, что судьба так скверно подшутит над ним, заставив стеречь зэков в Заполярье. Наверняка своей девушке он пишет, что служит в далеком пограничном гарнизоне и охраняет священные рубежи Советской Родины. Его ложь можно понять и даже оправдать — быть надзирателем на Руси всегда считалось недостойным ремеслом. Ведь не случайно солдаты-срочники, идущие на дембель, спарывают с гимнастерок не только красные погоны, но даже и эмблемы с гербом.
Зайдулла остановился.
— Что еще предложишь, начальник?
— Не разговаривать! — огрызнулся Пингвин. — Прокопенко! — окликнул он двухметрового детину. — Открывай дверь!
— Слухаю, тарищ капитан! — с готовностью отозвался хлопец и, громыхнув ключами, уверенно двинулся к бараку. Связка ключей в его огромных лапах казалась неестественно маленькой. После некоторого усилия дверь отворилась, и поток света вырвал из темного нутра барака заросшие физиономии зэков.
— Ба! Да к нам пополнение идет! — раздался радостный голос Хрыча. — Никак сам Мулла пожаловал! Новый смотрящий. Дружок кума. А может, ты стал сукой, Мулла? Тогда заходи! Мы ведь тебе уже подготовили достойный прием!
— Заходить по одному, — грозно рявкнул капитан, насупив брови. — И не дергаться, если не желаете получить пулю в затылок. Вперед, Мулла!
Зайдулла опустил руки и осторожно пошел в барак, а следом за ним затопали остальные зэки. Капитан улыбнулся — все прошло как по маслу.
— Закрывай дверь! — повеселевшим голосом приказал Пингвин. — Думаю, у них найдется, о чем поговорить.
Дверь скрипуче повернулась на петлях и с грохотом затворилась.
Мулла знал Хрыча еще по хабаровской пересылке, где в конце тридцатых годов верховодили «красные» отряды. Воры называли эту пересылку «сучьим логовом». На то имелись свои веские основания. В конце тридцатых энкавэдэшники нагнали туда уголовников со всего Приморья, а заправляли там суки, приговоренные ворами за провинности перед законными к смерти. Опасаясь, что их могут перевести в «черный» лагерь, где правил воровской закон, суки готовы были выполнить любой приказ администрации и не стеснялись даже идти на откровенное сотрудничество с кумовьями. Суки из хабаровского «логова» частенько выполняли функции карательных отрядов, их направляли туда, где царил воровской порядок. Пользуясь покровительством администрации, они не только жестоко подавляли воровские бунты, но и навязывали на зонах сучьи законы. Блатные сопротивлялись как могли — в знак протеста против сучьего беспредела они резали себе вены целыми бараками, кололи зазевавшихся сук заточками, душили удавками, но силы были неравными…
Хрыч сам не был сукой, он старался жить по воровским законам — не обижал слабых и наказывал виноватых, но вместе с тем он спокойно наблюдал за сучьей напастью, которая раковой опухолью расползлась по зонам. Засилье сук позволило «красным» отрядам закрепиться в Приморье. Одного этого равнодушия было достаточно, чтобы зачислить Хрыча в суки, но, кроме прочего, по пересылке прошел липкий слушок о том, что он основательно снюхался с суками, и даже отыскались свидетели того, как ссученные уламывали Хрыча ехать с ними в Сеймчан, чтобы раздавить там оборзевших воров. Это было настолько серьезным обвинением, что за него можно было не только расстаться с воровской короной, но и почувствовать на своей шее смертельное объятие удавки.
На очередном сходняке Мулла потребовал от Хрыча объяснений. Подавляющее большинство воров поддержали Заки. Хрыч держался на толковище уверенно, не пасовал перед законными и достойно отвечал на их колючие, а подчас и провокационные вопросы. Обвинения Муллы он назвал бредом, требовал привести свидетелей, но беда заключалась в том, что незадолго до толковища все свидетели полегли в потасовке с суками. С того сходняка Хрыч вышел с высоко поднятой головой, но обиду на Муллу затаил непроходящую. И вот теперь пришла пора поквитаться.
— Вот мы и встретились с тобой, Мулла! Теперь никто не сможет помешать нашей беседе. Как там у вас, татар, говорят? Две бараньи головы в одном котле не сваришь? Так вот, лишнюю голову я ухвачу за волосья и швырну далеко за угол!
Вместе с Муллой была вся его кодла, наполовину состоявшая из бывших беспризорников. Они толпились за спиной своего вожака и терпеливо ждали, что же ответит Мулла. В воровском мире не принято отвечать за других, даже если вызов брошен самому пахану. Пусть сначала ответит он сам, а другие его поддержат.
— А пупок не развяжется? — с грустью в голосе осведомился Мулла.
Через грязные окна в барак пробивался тусклый свет, но и его хватало, чтобы разглядеть худощавую фигуру Хрыча. Его лицо выглядело зловеще — трехдневная щетина черной тенью лежала на заостренных скулах. Он напоминал Мефистофеля, выбравшегося из глубоких недр преисподней для того, чтобы самолично расспросить зэков о лагерном житье-бытье.
Ответ Муллы прозвучал вызывающе. Он бросил перчатку, которую вор обязан был поднять. Лицо Хрыча злобно дернулось. Мефистофель был разгневан, а потому решил низвергнуть наглеца в геенну огненную.
— Мне жаль тебя, Мулла. В общем-то, ты был неплохой бродяга, но сейчас должен умереть. Ты помолился своему мусульманскому богу?
В руках Хрыча сверкнул нож. Заки знал, что свой авторитет Хрыч завоевал не карманными кражами, а в лагерных драках с «автоматчиками», переполнившими лагеря в конце войны. И что владел пером он так же искусно, как фехтовальщик рапирой. Но Зайдулле потребовалось лишь мгновение, чтобы извлечь из рукава острый обломок опасной бритвы и швырнуть заточенное жало точно в шею Хрычу.
— Господи… — захрипел Хрыч. На его губах запузырилась кровавая пена.
— На перо их! — крикнул Мулла.
В следующее мгновение он подскочил к Хрычу, крутанул кусок стали, словно отвертку, и, услышав, как затрещали хрящи, выдернул лезвие из шеи врага.
— Режь сук! — раздался вопль у самого уха Муллы. Это орал жиган по кличке Бидон. — Коли блядей!
Воры, словно дружинники на поле брани, сошлись грудь с грудью. Матерясь, переполненные ненавистью, они кололи друг друга заточками, нанося смертельные раны. За дружбу с Мефистофелем приходилось платить кровью, и уже через несколько минут беспощадной рукопашной схватки на полу барака валялось девять трупов с рваными ранами.
Обессиленные воры разошлись в разные стороны. Барак был поделен на две половины, где нейтральной территорией была груда обезображенных трупов.
Мулла получил глубокое ранение в левое плечо, боль давала о себе знать при каждом резком движении. Четверо из его кодлы были убиты, еще троим вспороли животы, и они, сидя у стены барака, истекали кровью.
— Охрана! — Мулла постучал здоровой рукой в дверь. — Открывай! Здесь у нас раненые!
— Не велено!
