Варяг не случайно обратился к ворам старым почти забытым словом — «бродяги». Во все времена высшей добродетелью вора считалась не полная мошна, а тощий сидор, в котором, кроме колоды карт, находится разве что иголка с катушкой ниток. Воры всегда были бродягами, для них не существовало ни личной жизни, ни собственных интересов, и только благополучие братвы, ради которой они жили, составляло для них наивысшую ценность. Любая пересылка, любой следственный изолятор, даже суровая крытка являлись для них домом, потому что собственного жилья иметь они не могли.
Варяг не позабыл этого слова, но употреблял его очень редко. Оно было для него такой же святыней, как Тюрьма, порой оно способно было всколыхнуть все глубинное и сентиментальное, что таилось в каждом блатном. Это слово объединяло их в крепкий монолит, заставляло задуматься о воровском законе.
Орех пренебрежительно сощурился:
— Ты нас на понт не бери! Мы не для этого здесь скучковались. Я тебе откровенно, Варяг, скажу, что я устал от базара. На зоне должен быть только один хозяин! Мне не по нутру, когда братва в обход меня знается с тобой. Если так пойдет и дальше, то со мной перестанут считаться даже мужики. Не по нутру мне все это!.. Пускай братва нас рассудит, кто должен быть на зоне смотрящим.
— Вот метла метет! — усмехнулся Варяг. — Ты забыл еще добавить, что я все-таки смотрящий по России, можно сказать, посланец большого сходняка. Так что от моего личного решения зависит, быть ли тебе смотрящим вообще.
Орех невольно поежился. От взгляда Варяга веяло холодом, будто из распахнутого склепа. Такое же ледяное чувство опасности он испытал недавно в бане, когда Владислав напомнил ему об общаковских деньгах. Взгляд Варяга стал жестким, и у Ореха внутри все похолодело. Создавалось впечатление, что Варяг чего-то знал или, во всяком случае, о чем-то догадывался.
Орешин неплохо изучил породу таких людей: они способны расставаться вполне дружелюбно, чтобы потом без всякой спешки приодеть противника в деревянный бушлат. Такие, как Варяг, способны принести на его могилу букет алых роз. В его глазах можно будет рассмотреть даже грустинку, но все это будет не больше, чем притворная скорбь могильщика. Варяг представлял собой хорошо отлаженную машину, которая без сбоев работает на воровскую идею.
— Ты весомый блатарь, Варяг, — смягчил тон Орех. — Я уважаю твой статус смотрящего. В Австрии, вместе со многими, я голосовал за тебя как за смотрящего по России. Но нельзя же подменять понятия. Даже царь не правил в отдельности каждой деревней. Для этого у него имелись деревенские старосты. А ты собираешься влезать во все дела сразу. И потом, я хочу тебе заметить, что ты не только теснишь меня, но и расшатываешь мой авторитет. А вор обязан постоять за себя, невзирая на любые чины! Как я после всего этого буду толковать с братвой? Они меня просто уважать перестанут!
— Вон как ты все обштопал! Я смотрю, тебе очень нравится жить в сучьей зоне и быть при ней смотрящим! — угрюмо подал голос Грош. — Суки всегда обирали блатных и мужиков. Может, тебе от этого перепадает? Что скажешь, Орех?
Прозвучало серьезное обвинение, которое, конечно, не должно было оставаться незамеченным. После таких слов воров обычно ждало толковище, на котором виноватого спокойно и без лишней суеты определяли в жмурики.
— Ты чего керосин льешь?! — злобно огрызнулся Орех. — Фильтруй базар! Или ты от меня ответики ждешь? Хочешь, чтобы мы начали резать друг друга прямо на сходе?
— Спокойно, бродяги, — вмешался Варяг, строго посмотрев на своего дерзкого подпаханника. — Мы не дадим сукам повод для радости. Пусть они видят, что у нас все в порядке. А если и есть какие-то проблемы, то мы в состоянии разобраться с ними без лишней ругани.
Грош и прежде частенько бывал несдержанным, и это очень дорого обходилось ему: после последнего разговора он месяц отлеживался в больнице с отбитыми почками. А как-то раз его пырнули ножом в спину, и лагерный хирург с трудом вытащил его с того света. По существу, Грош оставался драчливым подростком, готовым броситься в бой за обидное прозвище.
— Мы воры, а не пацаны, так давайте разговаривать достойно, соответственно нашему статусу, — не повышая голоса, стал разъяснять Варяг. — Что же это будет, если мы опустимся до взаимных оскорблений? Отсюда совсем недалеко до того, что ночью мы начнем резать друг другу глотки. Кому от этого станет легче? Блатным? А может быть, «дубакам»?
— Варяг прав, — поддержал законного Лупатый, вытаращив свои жабьи глаза. — Чего нам друг друга на понт брать? Давайте лучше вспомним, из-за чего мы здесь собрались.
— Что ж, давайте потолкуем, — подал голос Репа, опершись о край шконки изуродованной рукой. — Всех нас не устраивает двоевластие, и поэтому мы должны определиться, кто же будет на зоне смотрящим.
— Что касается меня, — сказал Маэстро, повернувшись к Ореху, — то меня коробит твоя самоуверенность. Ты на бога берешь! Откуда ты этого набрался? Еще немного, и ты захочешь, чтобы мы обращались к тебе как к пророку.
— Я получил мандат от братвы, и мне подобает вести себя соответствующим образом, — жестко заявил Орех. — А откуда такой понт у Варяга? Пускай для России он смотрящий, но на каждой зоне свои порядки! И нужно их знать, прежде чем садиться на трон.
— О каких таких порядках ты говоришь, Орех? — вскипел Варяг. — На зонах всегда был, есть, надеюсь, и будет впередь единственный закон — воровской!
— О чем спорим, люди? — подал голос Распутин. В его черных глазах засветились адские огоньки. — Каждый из нас считает себя вором, он выколет глаза любому, кто хоть однажды бросит ему упрек, что он ссучился. Но сейчас нам следует определиться раз и навсегда, выбрав смотрящего. От этой неопределенности в первую очередь страдают остальные зэки. Но лично мне интересно было бы услышать, почему Варяг рвется еще в смотрящие зоны. Неужели ему мало власти в России?
— Ты неточно выразился, Распутин, — ответил уже спокойным тоном Варяг. — Разве может генерал рваться в летехи? Меня больше беспокоит сучий беспредел, что царит на зоне. Вот скажи мне, Орех, сделал ли ты что-нибудь для того, чтобы эта зона из «красной» превратилась в «черную»? Не хочу вас обижать, братва, я здесь действительно недавно, но за это время я успел разглядеть, как вы относитесь к мужикам, и мне это, признаюсь откровенно, очень не по душе. Суки их обирают, а вы даже ухом не ведете. А более тощей хозяйской пайки, чем здесь, я вообще нигде не хавал! Если ты считаешь себя смотрящим, Орех, так ты должен сунуть свой нос во все котлы и посмотреть, какой там у братвы навар. Вертухаи у тебя под носом все мясо растаскали, а ты только о водке и думаешь. Изоляторы и карцеры переполнены отрицалами, а грева они совсем не видят. А ты обязан в первую очередь помнить именно о них! Если бы не было отрицал, то режим уже давно бы втоптал всех зэков в парашу. Мне еще не нравится, что ты поощряешь издевательства среди зэков. Нечто подобное можно встретить лишь на малолетке, где признают только крепкий кулак.
— О чем ты говоришь, Варяг?
— А вот о чем! Мне рассказали, как неделю назад ты заставлял петухов лизать тебе сапоги. А не боишься ли ты, что когда-нибудь отчаявшийся стопроцентный пидор наградит тебя страстным поцелуем? Мне это даже представить трудно. Каждый мужик будет пихать тебя, как уличную давалку.
