— Опознали, кто это был? — деловито спросил подполковник Беспалый.
— Да. Это заключенный Клещ.
— Клещ? — не сумел сдержать удивления Беспалый.
— Так точно, Клещ… Только непонятно, почему он пошел в бега. Как будто всегда на хорошем счету был.
— С ним больше никого не было?
Дежурный пожал плечами:
— Волкова больше ни о ком не говорила.
— Та-ак, ясно, — протянул подполковник. — Вот что, дать бунтовщикам пятнадцать минут на размышление. Ни секундой больше! А потом взломать барак! Не исключено, что вместе с Клещом бежал кто-то еще. Мы должны знать — кто именно. Может, именно он и пристрелил Клеща.
— Будет кровь, — осторожно предупредил старший лейтенант Кузькин.
— А мне плевать! — заорал подполковник. — А потом, с каких это пор ты вдруг сделался таким мягкотелым? Тебе все ясно?!
— Так точно, товарищ подполковник! — снова вытянулся старший лейтенант.
* * *
Кеша Штырь состоял в пристяже Ореха и даже претендовал на роль одного из подпаханников. Причем этот пацан до последнего времени считался весьма путевым, и воры даже имели на него серьезные виды. Возможно, уже сейчас он разгуливал бы в сане положенца, если бы нелегкая не занесла его в компанию к Ореху. Собственно, и сейчас для Штыря еще не все было кончено, косяков за ним не числилось, и если он поведет себя правильно, то вряд ли кто-нибудь из воров напомнит ему о прошлых шалостях.
Со Штырем следовало провести разъяснительную работу. В последний раз.
Мулла посмотрел на часы. Скоро Варяг будет вне зоны досягаемости. Чтобы помочь смотрящему, блатные минут через пятнадцать должны устроить кипиш.
Осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, Заки Зайдулла направился к баньке. Орех со Штырем любили поплескаться. А пятница и вовсе была для них святым днем. В парную заходили только после полуночи и парились почти до самого утра. Чтобы не скучать, каждый из них брал по две «девки» и водки, и полуночное время проходило весело и незаметно.
Мулла посмотрел в окошко. В небольшом чистом предбанничке стоял Штырь во весь рост и сладко потягивался, а трудолюбивый пидор, стоя на коленях, вытирал ему испачканный конец вафельным полотенцем. Все правильно, таков порядок!
Усмехнувшись, Мулла откинул недокуренную сигарету и потянул на себя дверь. Штырь не удивился его вторжению. Пьяно посмотрев на гостя, он произнес:
— Водку будешь, Мулла? Еще осталось! — Он взял бутылку со стаканом.
— У меня пост, — серьезно произнес Заки.
Штырь непонимающе уставился на Зайдуллу. Какой может быть пост, когда тебе наливают? Недоуменно поморгав, он отставил стакан в сторону и отпил из горлышка пару больших глотков. Хотя кто его, этого Муллу, поймет, может, ему и вправду нельзя!
За крепкой дубовой дверью кряхтел Орех — это «шестерки» охаживали пахана вениками.
— Если водку не будешь, тогда чего тебе надо? — искренне удивился пацан.
Собственно, Штырь был парень простой и весь его жизненный интерес сводился к трем нехитрым вещам: сладко поесть, крепенько выпить и поиметь молоденького, с девичьей кожей петуха.
— Базар один серьезный есть, — весомо проговорил Мулла, присаживаясь на лавку.
— А-а, вот оно что… — И, посмотрев на пидора, Штырь хмуро буркнул: — Пшел отсюда! — И когда тот ушел в подсобку, крепко прикрыв за собой дверь, Штырь спросил, поставив на подоконник бутылку: — Так о чем базар-то, Мулла?
— Тебе привет от Ворона.
— От Ворона?! — в восторге выдохнул Штырь.
— Да. Малявку я вчера от него получил. Спрашивает, как, мол, поживает мой крестник?
* * *
С Вороном Штырь был знаком по Крестам, куда угодил пятнадцать лет назад за рэкет. Смотрящим тюрьмы в то время был Ворон — Вадим Сукачев. Он имел отдельную камеру и свободно расхаживал по коридору в мягких удобных кроссовках и в теплом спортивном костюме. С воли ему бесперебойно поступал неплохой грев, а на столе, кроме традиционных коньяка и водки, можно было увидеть разнообразные заморские ликеры да ананасы, до которых он был большой охотник. Сытно жилось в Крестах Ворону…
В его камеру частенько захаживали высокие милицейские чины, они травили друг другу анекдоты и рассказывали разные воровские байки. Ни для кого не было секретом, что Ворон был одним из хозяев Крестов, и начальник тюрьмы, чтобы не сделать опрометчивый шаг, частенько советовался с законным вором, как решить судьбу того или иного арестанта. Это был некий тандем, вдвоем они вели политику казенного дома. Зэки знали, что Ворону иногда разрешалось тайно покидать стены тюрьмы, чтобы в диком разгуле, где-нибудь на окраине города, на берегу Финского залива, в окружении красивых девок, скрасить бесцветное тюремное проживание. Потом он отлеживался дня два в камере и лечил гудевшую голову холодным пивом. В его камере стоял огромный холодильник, в котором не переводилось свежее пиво.
В Кресты Ворон попал не случайно — таково было решение воровского сходняка. В последние годы там воцарился беспредел, и даже рядовая «прописка» молодняка, которая в обычных СИЗО больше напоминала шутку, здесь принимала формы изощренного издевательства и нередко заканчивалась для новичков трагически. Хуже всего было то, что «отмороженные» первоходки сумели навязать тюрьме свой порядок, больше подходивший для вольера с оголодавшими волкодавами. Здесь торжествовал сильнейший, как в джунглях. Молодняк также стал участвовать в судилищах и сурово карал новичков даже за совсем невинные проступки, совсем не подозревая о том, что тем самым нарушает правила Тюрьмы.
Воры в законе всполошились только тогда, когда зараза беспредела перекинулась на другие чалки, а за Крестами прочно укрепилась репутация кузницы петухов. В зонах для них теперь отводились не углы около входа, как было во все времена, а возводились целые бараки. Страшно было то, что они попадали в касту отверженных задолго до того, как им разъясняли тюремные традиции. И часто в запомоенных оказывались весьма перспективные пацаны.
Воры в законе больше не могли терпеть это — в крытки и зоны были направлены крепкие смотрящие и положенцы, которым сходняк дал чрезвычайные полномочия. Зарвавшиеся тюремные беспредельщики вскоре были сурово наказаны и разделили участь тех, кого они сами еще недавно унижали и презирали.
Устроившись в Крестах, Ворон отменил «прописку», пообещав сурово наказывать за ослушание. Первым, к кому он применил свою кару, был блатной по кличке Слизняк, который осмелился опустить восемнадцатилетнего паренька только за то, что тот был с ним не очень почтителен и не пожелал проходить «прописку».
Узнав об этом, Ворон, пользуясь своими привилегиями, явился вечером в камеру к Слизняку и на его веселое приветствие сурово отозвался:
— Не слышу в голосе почтения! Что это за дурная манера обращаться к коронованному запанибрата? Изволь по имени и отчеству!
