– Запизднились… виноват. Дюже запизднились!
– Да вы, товарищи курсанты, не только запизднились, а еще и оху… Почему со старшим по званию матюком разговариваете!?
– Да не матюкаюсь я. Это я на родном говорю… Опоздали мы. Проспали на самолет!
– А-а-а… Ну так бы сразу и сказал. По-русски!
Лицо ГБ-шика подобрело. Он взял из таза будильник и перед глазами понятых продемонстрировал, что тот заведен до отказа, просто кнопка утоплена. Причина «непрозвона» налицо. После этого всех нас развели по разным комнатам и устроили допросы с протоколами, на тему «Как мы провели вчерашний вечер». Делать нечего – мы им все подробно рассказали, какие мы плохие и несознательные, как нарушаем воинский Устав и сколько водки пьем. Все по минутам запротоколировано и нами под роспись собственноручно заверено. Часа четыре нас морочили. В конце концов собрали всех нас опять в нашей комнате. А там бардак еще больший – у нас обыск делали, все вещи из чемоданов Тихона и Кевича на кроватях разложены, сами чемоданы рядом пустые с открытыми пастями лежат. Похоже, что все это тоже фотографировали. Обыскали ещё ту комнату, где жили наши белорусы.
Самый главный КГБ-шник представился как подполковник Савельев, следователь по особо важным делам от УКГБ Ленинграда и Области. Далее говорит, что мы с Колей проходим как косвенные свидетели и поэтому можем спокойно ехать в отпуск. А вот для курсантов Валентюкевича и Тихановского очередной отпуск отменяется. Они остаются в расположении курса на неопределенное время, до конца следствия, под подписку о невыезде. Они не считаются подозреваемыми, и их задерживают только в интересах следствия.
Тут Коля набрался мужества и спросил:
Товарищ следователь, а что произошло? И что нам будет?
Сегодня рано утром произошло ЧП, а что вам будет за нарушение внутреннего порядка, не мне решать, а дежурному по вашей Академии. Я думаю, что в сложившихся обстоятельствах вам вообще ничего за это не будет. Это первый раз в моей жизни, когда грубое нарушение воинской дисциплины спасло жизнь двух военнослужащих. Только двое пассажиров не прошли регистрацию и не сели в самолет Ту-134 на рейс «Ленинград – Минск». Самолёт сегодня утром загорелся в воздухе и упал в районе Больших Глумицких Болот в восьмидесяти пяти километрах от взлетной полосы аэродрома Пулково. Выживших нет. Одни вы удачно запизднились».
Кевича и Тихона еще потаскали на Литейный-4, а нам действительно ничего не было. А им было – вся оставшаяся ЖИЗНЬ.
ЦПХ
Напротив общежития нашего Факультета было другое общежитие – общежитие лимитчиков, работников завода «Уран». Уран на «Уране» не производили – делали обычные торпеды. И по каким-то необъяснимым причинам в этом «торпедном» общежитии половина жильцов были совсем мирными – это были девушки с завода «Красный Треугольник». На том заводе делали мирную советскую обувь знаменитого железобетонного фасона и картонного качества. Вообще в советском обществе определенная кастовость была, но не настолько уж, чтоб ителлигенция с пролетариатом не общалась. Во всяком случае, мы работниц «Красного Треугольника» не чурались, хотя серьёзные отношения там заводились редко. А вот несерьёзные – сколько угодно. Уж больно удобная география – можно и с девочками побалагурить, и водочки выпить, и покушать там у них, и на вечерней проверке на родном курсе постоять, а если повезёт, то опять на всю оставшуюся ночку в гости. Вахта у них была совсем не строгая, нас пускали в любое время, хоть в форме, хоть сразу в спортивке – чтоб утром было сподручней на зарядку выбегать и сразу к своему взводу присоединяться. А «гражданку» мы туда даже не надевали, одна морока с ней.
Сейчас, спустя много лет, мне этих девушек немного жалко. Всё они прекрасно понимали и от нас многого не требовали. Сходились мы с ними легко, по родству одиноких душ, измученных гормональным напором, а расходились ещё легче. Девушки постарше были знакомы не с одним поколением курсантов Второго Факультета. Называли они нас «плохишами» и «змеями» (первое за поведение, второе – за петлицы, хотя за поведение тоже). Однако нас весьма привлекала их спокойная общага, где, в отличие от буйных студенческих поселений, драмы ревности не возникали, свободное время, деньги и продукты у противоположной стороны водились всегда, в души глубоко не лезли, а сексуальный голод у молодых работниц зачастую превосходил студенческий. Поэтому, пусть мы и были «змеиные плохиши», но по обоюдному согласию. Единственное, чего они терпеть не могли, это когда слышали свово «Цэ-Пэ-Ха». Дело в том, что эта аббревиатура была общесоветская, весьма известная и очень вульгарная – расшифровывалсь она как «центральное п…дохранилище».
Раз пошли мы в ЦПХ после отбоя чайку попить. Я, да Валерка-Студент. В ту ночь даже особых планов не строили – вправду на чай пришли. Сидим, в окошко на родимый Факультет смотрим. Вдруг видим, продъезжает патрульная машина из гарнизонной Коммендатуры, потом «бобик» с дежурным по Академии, потом какое-то начальство. Мы бегом вниз на вахту: «Баб Марусь, дайте нам к себе в «аквариум» позвонить, напротив шухер непонятный». Баба Маруся душа добрая – звоните, сынки. Звоним. А тогда по городскому телефону дежурному представляться запрещалось, только по внутренниму. Гудок, а потом: «Четыре-четырнадцать!» Это вместо «здрасьте» – какой-то курсант-старшекурсник, видать помощник, трубку взял. Ну мы и вопрошаем, что там происходит, и можно ли в спортивном костюме домой возвращаться? Он говорит, что крупный залёт на пятом курсе, но четвёртый курс даже не трясут, поэтому возвращаться сейчас категорически нельзя. Приходите, когда вся эта братия разъедется. А когда она разъедется, поди ты знай!
Доложили мы хозяйкам обстановочку, те нас успокаивают: «Да не переживайте, змейчики! Тут Светка с Олькой в ночную вышли, мы вас на их койки положим, а утречком пойдёте себе спокойно на Факультет». Ну спасибо, выручили – посидели мы еще с полчасика и пошли по Светкиным-Олькиным кроватям. В той комнате три кровати было. Похоже, не только Светка-Олька, но и вся их комната в ночную смену вышла – койки пустые. Легли мы, свет выключили и уже почти спим. Вдруг дверь раскрывается и в проёме появляется женская фигура. Мы лежим, не шевелимся. Девушка постояла немного, видать пока её глаза к темноте привыкнут, а потом и говорит скороговоркой, но полушепотом: «У Натахи новый кавалер из ремонтно-механического, она меня попросила на ночь из комнаты уйти, а тут, я вижу, Лариски нет, так я на ее кровати посплю». Ага, понятно, значит, третьей в этой комнате живёт некая Лариска. Ну ложись, спи, мы тут сами такие же… залётные. Девушка начинает раздеваться, а нам интересно, мы сквозь полуприкрытые веки вовсю подглядываем. Наконец она разделась и легла в кровать. А потом сладко так потянулась, как кошка, и мечтательно произнесла:
– Эх, девки! Мужика бы!
Тут Студент не выдержал и брякнул басом: «Вот он я!»
Девушка схватила покрывало и пулей вылетела в коридор, а я чуть не задохнулся от смеха.
ОБРЕЗЧИЦА ВРУЧНУЮ
На одном из чаепитий в ЦПХ мы познакомились с удивительной женщиной. Звали её Нина, а вот фамилию я забыл. Была она нас заметно старше, но мы с ней себя чувствовали как с ровней, и при этом вела она себя вполне естественно, не проявляя ни вульгарности, ни фальшивой моложавости. Один раз в разговоре ради красного словца коснулись мы каких-то высоких материй. Довольно быстро стало ясно, что во всех этих мудрствованиях если кто-то чего-то и понимает, то это Нинка. Мы привыкли соседок интеллектом подавлять и от такого поворота несколько обалдели. Больше в философские дебри мы при ней старались не забредать.
