— Валить, Илья! На месте. И чтоб без осечек. Берите только надежных людей. Если что, считай, мы все — трупы.
— Ну, в этом ты можешь не сомневаться, Леня. Обижаешь, в натуре! Когда это мы тебя подводили?..
Жесткий взгляд Кулагина заставил Мазитова замолчать на полуслове.
— Мне, в принципе, плевать, как вы это сделаете, — продолжил он. — Хотите, прямо на вокзале, в аэропорту, на трапе самолета! Хотите, в переходе. Мне важно, чтобы ни один из них не попал в город.
— Ладушки. Мы поняли, Леня! Не тупые! Наше дело — валить. Только деньги плати. Были бы заказы!
— Тогда забирайте ящики и за работу. У нас нет ни дня на раздумье. Каждый час может быть для кого-то из нас последним. Если только мы уже не опоздали. Я сильно на это надеюсь!
— Хорошо. От тебя сразу ломанемся к нашим браткам. Где-то через час пацаны встанут на вокзале. Потом займемся аэропортом… — Мазитов перевел взгляд от мешка с конфетами на холодильник. — Кулагин, дай колбаску схавать. А то нам сейчас на работу, а жрать охота, как будто неделю не ел.
— Бери. Оставь только кусок на ужин.
Мазитов подошел к холодильнику. Полпалки «Докторской» были разделены им по-братски — напополам. Затем он оторвал от горчичного батона с хрустящей корочкой горбушку. Получился огромный аппетитный бутерброд.
— У вас в билетных кассах есть кто свой? — вновь привлек внимание киллеров Кулагин.
— Найти можно, а что? — пережевывая бутерброд, переспросил Мазитов.
— Пилота можете проверить по билетам. Герасимов Николай Юрьевич. Пятьдесят третьего года рождения.
— Заметано. Лис, ты готов? За работу!
Мазитов прихватил со стола еще один кусок колбасы и остатки батона. Копнин взял коробки с фотографиями.
1994 год. Поезд «Москва — Новоречинск» Непредвиденная встреча
Пилот долго ворочался с боку на бок. В двенадцать часов ночи терпение подошло к концу. Он понял, что уснуть не удастся. Не то состояние.
Герасимов тихо, чтобы не будить соседа, вышел из купе. В коридоре вагона повышенной комфортности никого не было. Пилот покурил в тамбуре, слушая стук колес. Однообразное мелькание телеграфных столбов на фоне ночного неба стало утомлять так же, как бессмысленное лежание на полке.
Герасимов вернулся в купе, взял бумажник, а уже через пару минут он сидел в полутемном зале вагона-ресторана с электрическими лампами на столах.
В ресторане четверо таких же полуночников, как он, коротали часы. Посетители вагона-ресторана вяло оглянулись на Герасимова. Работал телевизор. Транслировали какой-то американский боевик. Пилот сел за третий от телевизора столик. Официант, молодой человек с заспанными глазами, без особого энтузиазма предоставил меню. Герасимов бегло пробежал взглядом по карте вин.
— Заказывать будете что-нибудь? — спросил молодой человек.
— Бутылочку водки, пожалуйста, и… покушать. Полегче что-нибудь, — попросил Пилот.
— Водку вам какую? «Русский стандарт»? «Столичная»? «Абсолют»?
— «Абсолюта» бутылочку. А поесть?
— Яичница с помидорами и луком, — информировал официант.
— Ну, давайте четыре яйца и еще что-нибудь к яичнице…
— Ребрышки копченые есть.
— Да, можно, — согласился Пилот. — И хлеба, пожалуйста! Четыре куска.
— Ребрышки вам в яичницу?
— Ну, положите в яичницу. Мне все равно. Да, и кофе, пожалуйста. У вас есть хороший?
— Турецкий. В зернах. Сварить?
— Да, двойную порцию.
Официант молча развернулся. Ловко амортизируя качку вагона, он скрылся в кухне.
Герасимов стал присматриваться к посетителям. Впереди, за соседним столиком явно командировочный. Из-за спинки сиденья Пилоту была видна бутылка кефира. Бутылка какого-то дешевого вина стояла почти нетронутой.
Позади него еще парочка мужчин. Они громко и оживленно обсуждали какую-то знакомую женщину. Судя по внешнему виду, оба были соседями Герасимова. Дорогие кольца на пальцах, пачка «Парламента» и литровая бутылка «Абсолюта» на столе…
Четвертым посетителем был долговязый молодой человек лет тридцати, лица которого Герасимов видеть не мог. Но, судя по одежде и по тому, как он держал себя, молодой человек никуда особо не спешил, и цель, с которой он ехал в Новоречинск, не вызывала в нем особого энтузиазма. Парень спокойно сидел, откинувшись на спинку сиденья, и цедил «Жигулевское» из горлышка бутылки, закусывая его «Московской картошкой» — чипсами в прозрачной полиэтиленовой упаковке. Происходящее на экране ему было явно интересно.
Официант принес водку.
— Я сам открою. А закус есть?
— Огурчики. Соленые. Селедка порционная есть, — услужливо проинформировал официант.
— Селедочку можно, и приготовьте поесть побыстрее, — Герасимов свинтил крышку с бутылки и наплюхал себе полрюмки.
— Николай?! — услышал он у себя над головой.
Пилот поднял взгляд. Перед ним стоял тот самый молодой человек, который минуту назад увлеченно смотрел по телевизору фильм. Его лицо показалось Пилоту знакомым.
— Николай, это я — Тихон. Ты помнишь меня? Ну, в школе. Новоречинск…
Парень нагнулся к лампе. Электрический свет упал на его лицо. Глаза влажно поблескивали, гладко выбритую щеку пересекал длинный тонкий шрам. Герасимов невольно поежился.
— Тихон! Здорово, земляк! — без особого энтузиазма в голосе произнес Пилот.
Воспоминания далекого прошлого пронеслись в сознании Пилота. Деревня, клуб… Герасимов стал припоминать, как долговязый молодой человек зажигал на сельских дискотеках. Тихон был артистичен, нравился девушкам. Роль главного диджея подходила ему как нельзя лучше. Единственное, что смутило Пилота, ему казалось, что тогда Тихон был симпатичен. Миловидное лицо с крупными мужественными чертами, открытый взгляд. А сейчас… То ли тусклое освещение, то ли шрам, но Тихон был другим. Черты лица стали грубыми.
— Слушай, я рад тебя видеть, Никола! Блин! Правда рад! Можно, я сяду?
— Садись, — Герасимов развел руками.
Отказать Тихону ему было неловко. Пилот был родом из деревеньки под Новоречинском. Это потом уже родители переехали в город. Но каникулы Пилот неизменно проводил в деревне. Даже будучи студентом сельхозтехникума, он на недельку-другую приезжал в Расщельниково. Теперь уже деревня превратилась в один из районов города. Деревенских Пилот не встречал с тех пор, как стал жить в Москве.
Мысленно проклиная свой вестибулярный аппарат, который не позволял Герасимову спокойно засыпать в поездах, он показал Тихону на лавку напротив.
— Слушай, я даже не знаю, что сказать. Ты, я слышал, в Москве. Поднялся, в натуре… Я даже… — Тихон усмехнулся. — Слушай, а я все такой же, как был… Все по земле брожу… Место себе не найду никак! Я даже не знаю, ты как, вообще?.. С тобой как, поговорить-то можно?
