– Вот так они отечество пропили и пропели! Еле Крым вернул! – тяжко молвил Жарынин.
Троица уже покинула лифт и шла по коридору, выстланному ковром.
– Дима, я тебя умоляю, спроси про диск! Иначе все бессмысленно! А может, все-таки Андрей Львович доложит? – осторожно предложил Мохнач, разгадав горький анамнез игровода.
– Нет, он будет кивать!
– Хорошо-хорошо…
Они остановились возле двери, не имевшей ручки, а только стекляшечку камеры диаметром с металлический рубль.
– Мохнач к Эдуарду Степановичу…
Дверь щелкнула и сама собой открылась. У конторки перед входом в приемную стоял еще один офицер охраны, дотошно проверивший пропуска соавторов и с улыбкой скользнувший взглядом по загадочному удостоверению хорошего человека. В просторной приемной, убранной тропическими растениями, заставленной спортивными кубками и крючковатыми клюшками с залихватскими автографами чемпионов, их встретила секретарша не первой и даже не второй, а пожалуй, третьей молодости, но зато по всему было видно: эту свою окончательную молодость она сохранит навсегда любой ценой. На ней был макияж в манере позднего Климта, волосы марсианской расцветки и грудь, которая могла бы, без сомнений, взять первое место на конкурсе «Миссис Силиконовая долина». Улыбнувшись противоестественно пухлыми устами, напоминающими зад павиана, и усадив посетителей на кожаный диванчик, она предложила на выбор чай или кофе.
– А если коньячку? – хохотнул режиссер.
– Тут вам не кабак! – строго ответила секретарша и ушла за напитками.
Все трое проводили взглядами ее обтянутые эластичными брючками ягодицы, явно имевшие такое же сверхприродное происхождение, как и бюст с губами.
– Личная секретарша? – поиграв бровями, спросил Жарынин.
– Тише! Очень личная. А что делать? У Степаныча вся жизнь на царевой службе! – прошептал хороший человек.
– Мы не опоздали? – осторожно поинтересовался автор «Кандалов страсти», которому не терпелось выполнить просьбу Натальи Павловны.
– Нет, сейчас прибежит Дадакин – и сразу пойдем, – успокоил Вова из Коврова.
– А кто это, Дадакин?
– Помощник.
– Без него нельзя? – удивился Кокотов.
– Нет, нельзя… – подтвердил режиссер. – Государством российским, Андрей Львович, управляют помощники.
Не успели они хлебнуть кофе, принесенного очень личной секретаршей и мало чем отличающегося от ипокренинской бурды, явился Дадакин, худосочное, узколицее, полулысое существо, предположительно мужского пола, затянутое в дорогой темно-серый костюм с приподнятыми плечами. Кивнув соавторам и обнявшись с хорошим человеком, он глянул на часы, от одного вида которых брови Жарынина изумленно взлетели.
– У вас пять минут! Не больше! – произнес помощник так тихо, точно прощался с жизнью.
– Про Аркаим лучше в начале или в конце? – спросил Мохнач.
– В конце. А что у вас? – Дадакин посмотрел усталым взглядом участкового психиатра.
– Нам нужна помощь! – с излишним трагизмом проговорил игровод.
– «За» или «против»?
– Скорее против! – не сразу ответил режиссер.
– Против кого?
– Против рейдеров. Они хотят захватить Дом ветеранов культуры «Ипокренино». А это двадцать пять народных артистов и художников, шестьдесят четыре заслуженных, шесть героев соцтруда… – гневно вострубил режиссер, явно пробуя голос для выступления перед Скурятиным.
– Я знаю. Миленькое местечко! – остановил помощник. – У рейдеров есть фамилия?
– Есть. Ибрагимбыков.
– Ибрагимбыков? – Дадакин поморщил узенький умненький лобик. – А письмо написали?
– Нет, мы пока так, на словах…
– Это хорошо! Не любит шеф бумагу, даже в хорошем настроении звереет. А сегодня с самого с утра расстроен.
– Что такое? – озаботился хороший человек. – Может, мы не вовремя?
– Вчера белорусам продули…
– Ай-ай-ай…
– Кто проиграл? – солидно уточнил Жарынин.
– Российская сборная по хоккею на траве, – недоуменно и холодно глянув на режиссера, объяснил помощник.
– Ну и что?
– А то, что Эдуард Степанович – президент Национальной лиги хоккея на траве.
– Ай-ай-ай… – снова покачал головой Мохнач.
– Ну ничего, бог даст, обойдется, – вздохнул Дадакин. – Не забудьте про диск спросить! Ты предупредил?
– С этого начал! – закивал Вова из Коврова.
– А можно я еще… – тонким голосом взмолился Кокотов.
– Ни в коем случае! – отрубил помощник. – Один подход – одна просьба, как договаривались!
– Конечно-конечно! – подтвердил Мохнач, с упреком глянув на писателя.
– Тамара Николаевна, доложите!
– Сейчас. Мобильники отключили? Покажите часы!
Все мужчины, кроме Дадакина, с удивленной готовностью выдернули запястья из рукавов. Она внимательно осмотрела золотую шайбу Мохнача и весь утыканный рифлеными головками жарынинский «Брайтлинг» с синим циферблатом. На скромный «Полет» в экспортном исполнении, купленный Вероникой за копейки на тотальной распродаже после банкротства Первого Московского часового завода, секретарша даже не взглянула.
– С этими часами можно, – разрешила она писодею. – А ваши, господа, надо снять! Пожалуйста, выберите себе что-нибудь попроще!
С этими словами Тамара Николаевна открыла полированную шкатулку, похожую на те, в которых гостям подносят дорогие сигары, однако внутри лежали не табачные торпедки, а несколько пар часов: старые советские «Полеты», «Победы», «Славы», «Ракеты», «Лучи» с выцветшими циферками, потрескавшимися ремешками и потертыми браслетами. Мохнач покорно снял свою шайбу, положил в шкатулку, а взамен выбрал затертую «Славу». Жарынин с недоумением отстегнул синий «Брайтлинг» и, обуреваемый похмельной строптивостью, заявил:
– Мне ничего не надо!
– Возьмите! – тихо настоял Дадакин.
– А вы?
– Возьмите, вам говорят!
Дмитрий Антонович пожал плечами и неуступчиво покорился, брезгливо напялив на запястье облезший браслет с дешевеньким «Лучом». Помощник придирчиво осмотрел всех троих и спросил:
– Кто излагает?
– Дмитрий Антонович, – неуверенно сообщил Мохнач.
Дадакин глянул на хорошего человека так, как, наверное, глянул бы на старшего группы, идущей за линию фронта, начальник полковой разведки, сомневаясь в готовности одного из диверсантов к выполнению задания. Вова из Коврова, внутренне соглашаясь, отвел глаза. Но менять что-либо было уже поздно: зеленая ракета взмыла и осыпалась в ночном небе.
– Тамара Николаевна, доложите!
