– Значит, вкусный!
– Скоро на жирафа пойду! Не хотите со мной?
– Хочу, но меня Эдуард Степанович не отпустит… – грустно призналась неувядаемая девушка.
Присмотревшись, Кокотов узнал в зверобое известного бизнесмена Гнусарова, которому в начале девяностых, как пострадавшему от советской власти (сидел за спекуляцию ароматизированными презервативами), отписали дальневосточный завод, выпускавший торпеды. До своего далекого частного предприятия за все эти годы он так ни разу и не доехал, околачиваясь в основном в Москве, выбивая бюджетную поддержку и льготные кредиты на «оборонку». В противном случае Гнусаров угрожал продать завод японцам. Добившись очередного финансового вливания, торпедозаводчик обыкновенно улетал на сафари, а когда возвращался в первопрестольную с трофеями, снова начинал клянчить деньги. Тем временем штаб Дальневосточного флота жаловался: торпеды давно кончились, и обнаглевшие японцы в открытую требуют возврата Курил! Об этом и многом другом, включая коллекционную страсть Гнусарова к женщинам знойных рас, писодей узнал недавно из телепередачи «Большие люди» с Таней Козинаки.
Увидев соавторов, секретарша неохотно оторвалась от торпедозаводчика, произвела обмен часов и спросила:
– Вам что-нибудь еще?
– Мы ждем Мохнача, – объяснил Жарынин.
– А, Вова тоже здесь? – вскинулся на знакомое имя Гнусаров. – Как они вчера сыграли?
– Нормально. 9:1.
– Сам сколько забил?
– Шесть, – ответил режиссер таким тоном, словно не меньше половины мячей влетели в ворота с его подачи.
– Ну и ладненько! – улыбнулся зверобой, скользнул глазами по соавторам и, не найдя в них ничего стоящего, снова углубился в телефонные фотографии. – А вот это я бью акул у атолла Бигпиг-стоун…
– А они вкусные?
Тут из кабинета выскользнули Дадакин с хорошим человеком, который тут же бросился целовать Гнусарова, принимавшего восторги Махнача со снисходительной мукой, как Печорин дружеские приставания Максима Максимовича. Помощник с неудовольствием посмотрел на соавторов и, поморщившись, тихо приказал:
– Все будет хорошо. Я позвоню. Супайте!
– Не забудьте, скоро суд! – напомнил режиссер.
– Я никогда ничего не забываю! А вот вы, Дмитрий Антонович, про диск-то спросить забыли и чуть не испортили все впечатление!
– Да, Дим, ты прямо на себя сегодня не похож! – подтвердил Вова, не отрываясь от торпедозаводчика. – Спасибо, хоть Андрей Львович выручил!
– Да уж… ладно… – зарделся писодей.
– Ну и что мне теперь – выпить цикуты? – обидчиво воскликнул игровод.
– Лучше вам вообще не пить! – холодно заметил помощник, вынимая из кармана поруганные «Картье» и застегивая на запястье. – Господин Гнусаров, Эдуард Степанович вас ждет!
– Попрошу часики! – игриво затребовала Тамара Николаевна.
– Какие порекомендуете? – спросил вип-охотник, снимая свой неброский хронометр, от одного вида которого Дадакин, Мохнач и Жарынин облагоговели.
– А вот хоть эти – «Слава» пятьдесят шестого года… Шефу понравятся! – предложила секретарша.
– А если еще поскромней? – улыбнулся истребитель носорогов.
– Только для вас! «Победа». Сорок шестой год! И не забудьте спросить про новый диск!
…Друзья вышли из приемной и направились к выходу мимо дежурного офицера, снова зачем-то проверившего документы, словно в кабинете Скурятина посетителей могли подменить. Вдруг Вова остановился и звонко шлепнул себя по лбу:
– Ё-мое! Мне же Гнусаров на обеде у патриарха обещал денег на хор детей-инвалидов! Мужики, вы меня не ждите! А то улетит опять на полгода родезийских гусей стрелять – ищи-свищи! – С этими словами хороший человек пожал соавторам руки и, отнекиваясь от благодарностей, потрусил назад.
На первом этаже Жарынин заволновался, потянул носом воздух и повлек Кокотова в боковой коридор, приведший их к кафе-бару «Царский поезд». Внутри заведение действительно напоминало старинный спальный вагон, отделанный красным деревом и медью, с той лишь разницей, что купе с отъезжающими вбок зеркальными дверями располагались не с одной, а с обеих сторон узкого выстланного ковром прохода, который упирался в стойку бара, выполненного с затейливостью резного иконостаса. Официант, одетый в мундир дореволюционного инженера-путейца, приветливо указал на свободное купе.
– Во как! Все продумано: тут тебе и ресторан и комнаты для переговоров! – удовлетворенно заметил режиссер, усаживаясь на малиновый диванчик и раскрывая меню с тисненым имперским орлом на кожаной обложке.
– Да, тут очень мило! – согласился писодей, боясь заглянуть в цены.
– А что если, дорогой мой Андрей Львович, нам заодно и пообедать? Времени-то – скоро час! Пока доедем, то-сё… Да и, честно говоря, эти ипокренинские сосиски размером с личинку комара мне порядком надоели. Как – побалуемся? – весело вопрошал Жарынин, пряча виноватый взгляд.
– Даже не знаю, даже не знаю, – занервничал автор «Жадной нежности», не понимавший, зачем питаться в этом, судя по интерьеру, безумно дорогом ресторане, если в Доме ветеранов их ждет пусть скромный, но оплаченный обед.
– Не переживайте, коллега, – угадав его сомнения, улыбнулся Жарынин. – Я угощаю. Должен же я загладить вину! Давно со мной такого не случалось! Как говорил Сен-Жон Перс, вино помогает мечтать, но мешает делать мечту былью! По-французски это звучит гораздо изящнее…
Игровод ударил в прицепленный у двери вокзальный колокол, в точности похожий на те, что висели в давние времена на всех станциях. Мгновенно возник официант-путеец:
– Чего прикажете?
– А вот что, милейший, водочка у вас какая самая лучшая?
– «Слеза императрицы». Платиновая-с…
– Отлично! Сто. Нет, сто пятьдесят «слез императрицы». Икорки, севрюжки с хреном, соленых грибочков, селедочку по-столыпински, ушицу «Царскосельскую» тройную с расстегаями… Коллега, не возражаете?
– Нет, как скажете, – пробормотал писодей, едва справившись со слюной, заполнившей рот.
– А что, служивый, посоветуете на горячее?
– Рекомендую-с фаршированную куропатку по-ливадийски.
– Во-от! Ее-то нам, милую, и неси! А еще кувшинчик морошкового морсу!
– Сию минуту-с!
– Дмитрий Антонович, – осторожно упрекнул Кокотов, когда дверь за официантом задвинулась. – Нам еще в «Ипокренино» возвращаться!
– Да, действительно, я не подумал! – спохватился режиссер и снова брякнул в колокол.
Почти тут же в щель просунулась голова путейца:
– Слушаю-с?
– Двести.
– Понимаю-с!
Чтобы унять томление, знакомое каждому, кто хоть раз ждал официанта со спасительной колбочкой на подносе, Жарынин вынул мобильник, откинул, поддев ногтем, черепаховую крышечку, хмурясь, выявил номер невежи, потревожившего его во время аудиенции, и нажал кнопку.
