— Знаешь, сколько стоит эта вещь? — таинственно спросил Дивочкин.
— Думаю, если найти кого-то, повернутого на генералиссимусе, на тысяч пять баксов потянет, — ответила я, не понимая, зачем заурядный портретик Кобы хранить под секретом в отдельной комнате. Наверное, академик напугался и припрятал после двадцатого съезда, а потом забыл…
— Ответ неправильный. Она стоит сорок миллионов долларов. Или больше.
— Не стану от тебя рожать! — ответила я.
— Почему?
— Ты сумасшедший!
— Да, сумасшедший, с того момента, как увидел тебя на аукционе! — с этими словами Гоша снял со стены портрет, развернул холст изнанкой, достал ножичек и отогнул несколько гвоздиков, вбитых в подрамник.
Я поняла: задник фальшивый, и там, как в чемодане с двойным дном, был спрятан рисунок, выполненный пером на старинной желтой бумаге. Один край небольшого, размером с ученическую тетрадку, листа обгорел. Боже! Это была знаменитая «Женская баня» Дюрера, хранившаяся в Бремене и утраченная во время уличных боев 1945-го! Павел Иванович получил этот рисунок в подарок от одного интендантского полковника за то, что нарисовал его верхом на трофейном «Хорьхе». А поскольку времена были ненадежные, он спрятал бесценный шедевр в портрет Сталина: кто ж осмелится вспарывать вождя?
6. РАЗВОД ПО-НЕАНДЕРТАЛЬСКИ
И я решила немедленно уйти от Лапузина. Оставалось его дождаться и окончательно объясниться. Он вернулся загорелый, подтянутый — ни за что не дашь шестидесяти! Разрыв случился за ужином. Я участливо спросила, понравилась ли Алсу кругосветка и не слишком ли он в своем возрасте увлекается виагрой. Федя усмехнулся и заметил, что я и сама вместо того, чтобы глупо ревновать, могла бы завести кого-нибудь — тихо, без упреков, по-интеллигентному. Он, видите ли, не против. Я голосом примерной ученицы сообщила ему, что беспокоиться не надо — уже завела и жду от роскошного мужчины ребенка, который, конечно уж, не утратится во мне, как ненадежное лапузинское потомство. О, что тут с ним случилось! Федя позеленел и заорал, что ни я, ни мой ублюдок не получат от него ни копейки. Плевать, ласково улыбнулась я, мой избранник настолько богат, что вся эта подлая собственность мне по барабану, зато теперь я наконец буду избавлена в постели от классической борьбы вместо полноценного секса. Он в ответ самодовольно усмехнулся, заметив, что Алсу совсем другого мнения о его мужской мощи. Я, расхохотавшись, предположила: скорее всего, девушка на досуге восполняет с ровесниками недополученное в пенсионных объятьях.
— Ты судишь по себе, сука! — заорал он. — Ты такая же б…ь, как твоя мамаша-сводница! — и чтобы успокоиться, стал шумно пить чай.
— Знаешь, — тихо спросила я, — что меня больше всего бесило все эти годы нашего бездарного брака?
— Что?
— Ты пьешь чай, как старый слон с дырявым хоботом! И знаешь, что я мечтала сделать с самого первого дня?
— Что-о-о?
— А вот что! — крикнула я и плеснула ему кипятком в лицо.
Пока Лапузин, воя, ощупывал глаза, я выбежала, в чем была, из дома, прыгнула в такси и помчалась в Царицыно в ждущие объятья Гоши, но попала на пепелище…
— Как?! — вздрогнул Кокотов, очнувшись.
Издевку Натальи Павловны над постельной недостойностью мужа автор «Преданных объятий» принял невольно на свой счет и закручинился.
— А вот так, мой герой! Гошу давно уговаривали продать дачу под снос. Хотели построить там супермаркет. Предлагали хорошие деньги, но он со своим Дюрером только смеялся им в лицо. Я знаю этот бизнес и говорила ему: если кто-то всерьез нацелился на землю, то пойдет на крайние меры. Но он считал, что жалкая охранная бумажка от Минкульта его защитит. Дача-музей! Ха-ха! Пожар начался ночью в мастерской. Гоша по галерее хотел прорваться сквозь огонь и спасти Дюрера, но не смог. Попал в больницу с ожогами и отравлением угарным газом. Погибло все: дом, полководцы, «Женская баня»…
— Погодите, но это же почти «Скотинская мадонна»! — воскликнул писодей.
— Конечно! Сволочь Карлукович так и норовит из любого человеческого горя слепить сценарий. Его третья жена в юности была любимой натурщицей Павла Ивановича, многое знала и, наверное, открыла мужу тайну портрета Сталина. Когда случился этот жуткий пожар, который обсуждала вся интеллигентная Москва, Карлукович сразу сообразил: отличный сюжет! Слепил, продал Гарабурде-младшему, а «Женскую баню» для общедоступности поменял на «Скотинскую мадонну». Гад! А теперь, Андрюша, войдите в мое положение! Я ушла от мужа к человеку, у которого после пожара не осталось ничего, кроме степени кандидата искусствоведения и диссертации «Метафизика натюрморта». Даже пепелище нельзя было продать — участок оказался арендованным. Я сижу у себя на Плющихе, в дедушкиной квартире — без денег, без помощи и жду ребенка. Лапузин подал на развод, и на все имущество наложили арест. Гоша вышел из больницы, с горя запил и сознался, что у него уже есть две жены и дети: одна, разведенная, но венчанная, живет в Чикаго, вторая, невенчанная, но и не разведенная, уехала к родне во Владикавказ и скоро вернется. Что делать? Я побежала за советом к отцу Владимиру, он меня выбранил, велел непременно рожать и растить дитя, ибо «будет день — будет пища».
— И вы родили? — спросил Кокотов, представив себя гуляющим по набережной с маленькой белокурой девочкой, примерно такой же, какой он запомнил Настю перед своим бегством из военизированного семейства Обиходов.
— Вы опять торопитесь! — нежно упрекнула Наталья Павловна. — Я пошла к отцу Якову. Батюшка успокоил меня, объяснив, что в небесной иерархии непременно найдется место не только чадам, умершим в младенчестве, но и абортированным зародышам, ведь они не виноваты в искусственном прерывании беременности. В своей крови покрестятся! Однако сначала он решил поговорить с моим мужем: Федя тоже был прихожанином храма Косьмы и Дамиана. Но Лапузин обозвал отца Якова штопаным экуменистом, а мне велел передать, что я не получу ни копейки.
— Почему? — заинтересовался Андрей Львович.
— Увы, мой спаситель, вся наша собственность, включая мою галерею и коллекцию советских ню, давно была записана на его бывшую жену, детей, тетю из Калининграда и даже Ахмеда, сторожа нашего дома в Рубляндии.
— Но… — удивился автор «Жадной нежности».
— Вы хотите спросить, как же я, Мата Хари, бизнес-леди и прочая, и прочая, и прочая — так оплошала? Отвечу: вся беда в моем воспитании. В нашем роду женщины всегда были небожительницами и о своем плотском происхождении вспоминали, лишь снисходя в супружескую постель. Бабушка ушла из семьи к актеру МХАТа Тархунову, и дедушка оставил ей квартиру, удалившись на дачу, более того, он аккуратно посылал половину профессорской зарплаты, пока она не одумалась и не вернулась. А мама! Ее мужьям после разрыва даже в голову не приходило делить имущество: чемоданчик с личными вещами — вот и все, что они забирали с собой. Правда, в конце концов после ее смерти все досталось Борику, но это — другое, это безумие стареющей женщины, нашедшей последнюю любовь! И я вообразить не могла, что Лапузин такой неандерталец! Все-таки доктор наук, директор академического института… Конечно, не надо было давать ему генеральную доверенность, но он объяснил: так проще уйти от налогов. Правильно американцы за неуплату налогов сажают, как за изнасилование! В общем, я сдала квартиру на Плющихе, перебралась в Ипокренино и взяла адвоката… Эдуарда Олеговича. Вы его видели, он сюда приезжал. Мы написали заявление в милицию, подали иск в суд, но Федя за годы, пока мы занимались бизнесом, так научился заносить взятки, что передо мной буквально выросла стена… А что я могла? Во-первых, у меня почти не было денег, а во-вторых, мне никогда никому не приходилось давать на лапу, в нашей семье я отвечала за «скифский взгляд»… И вот оказалась в чудовищном положении: беременная, без мужа, без денег, без надежды. Сначала мне закатила скандал, подкараулив у подъезда, жена Гоши, вернувшаяся из Владикавказа с детьми. Потом был суд, скорый, бессовестный и неправый. О, с каким торжеством Лапузин глядел на меня, униженную, проигравшую, обобранную! Наверное, именно так смотрел бы крепостной, по-скотски отымев барыню, вчера еще казавшуюся недосягаемой. Через два дня у меня случился выкидыш… И я поклялась отомстить!
