— Честное слово!
Майор с уважительным любопытством, словно заново, оглядел Кокотова и поинтересовался уже гораздо добродушнее:
— Допустим, вы сильно похудели из-за болезни. Бывает. Но что у вас… с носом-то, Андрей Львович?
— С носом?! Ах, с носом! — обрадовался писодей, догадавшись, чем вызвал подозрение. — Мне же сделали пластическую операцию.
— И справка у вас имеется?
— Имеется! — послышался строгий женский голос.
— А вы кто? — снова посуровел майор, рассматривая женщину в лисьей шубке, дожидавшуюся Кокотова по другую сторону барьера.
— Жена.
— Паспорт ваш можно?
— Я уже прошла контроль…
— Паспорт, пожалуйста!
Женщина вздохнула, пожала плечами и вынула из сумки документ.
— Валюшкина Нина Владимировна, — прочитал пограничник. — Ясно. Жена значит. Почему фамилии разные?
— А. Что. Нельзя?
— Можно. И какая же у вас справка?
— Вот… — бывшая староста протянула длинный фирменный конверт, украшенный стилизованной готической надписью.
Майор вынул из него листок веленевой бумаги, сложенный по-европейски втрое, развернул, просмотрел, показал подчиненной и вернул:
— Все в порядке! С возвращением! Всего доброго! Пишите еще!
Сержантка как по команде лязгнула штемпелем и, возвращая паспорт, робко спросила:
— А что там у Аннабель Ли новенького?
— Она умерла… — грустно улыбнулся автор «Роковой взаимности». — До свиданья! — и толкнул коленом металлическую калитку.
II. Шантажистка Валюшкина
Наши герои вышли в зал выдачи багажа, такой маленький и обшарпанный, точно прибыли они не в столицу великой, хоть и обглоданной державы, а в занюханный областной аэропорт, куда большое начальство из Москвы в последний раз залетало лет тридцать назад по пути на медвежью охоту. Вокруг разбитого зигзагообразного транспортера толпился в ожидании чемоданов летучий народ. Кто-то, чертыхаясь, пытался из сплотки
[2]
тележек, вклиненных друг в друга, вырвать себе одну трехколесную помощницу, но выдрал целых три, и разъять их уже не было никакой возможности. По сторонам «зеленого коридора» стояли упитанные таможенники, похожие на усталых хищников, и философски наблюдали за тщетными усилиями отчаявшегося пассажира.
— Я же тебе говорил! — упрекнул Кокотов жену.
— Так лучше, глупый! — Она нежно провела пальцем по его новому носу, орлиному, как у Жарынина.
— Теперь надо будет паспорт менять…
— Поменяем!
— Я недавно менял. В сорок пять.
— Котик, ты такой у меня красивый! Не злись!
В глубине души Андрей Львович знал, что его лицо с новым носом стало интереснее, мужественнее, но Нинке старался этого не показывать, чтобы не загордилась: он и так был обязан ей слишком многим. Лента, громыхнув, наконец дернулась, поехала, люди теснее сгрудились вокруг конвейера, выслеживая, как из прямоугольного лаза выныривает кладь и ползет по извиву транспортера. Голубой Нинкин «Самсонит» появился одним из первых, писодей потянулся к ручке, но Валюшкина опередила, оберегая мужа от тяжестей. Он все же сумел настоять на своей полноценности и помог ей поставить багаж на тележку. Теперь оставалось дождаться коричневого с черной окантовкой чемодана, купленного перед отлетом вместо старого — неприлично ободранного. Автор «Беса наготы» вглядывался в движущиеся мимо баулы, коробки, кофры, сумки, и в нем нарастала плаксивая уверенность в том, что как раз его-то новенький чемодан обязательно затеряется.
Прошло минут пять. Проплыл мимо огромный плюшевый верблюд, обернутый целлофаном, словно оледеневший. Чемодана все не было. А ведь они с Валюшкиной зарегистрировались и сдали багаж одновременно.
«Ладно, подождем…» — успокоил себя Андрей Львович.
…И вспомнил почему-то своего соседа по двухместной палате Мишу Зиборова, веселого бурильщика из Ямбурга. Тот любил повторять: «За вас, за нас, за газ!», — поднимая кружку нефильтрованного пива, которое хлебал литрами, несмотря на строгий запрет доктора. А ведь и в клинику они поступили одновременно, и диагноз у них был почти одинаковый, и прооперировали их сразу, и химию начали делать в один день. И где он теперь, Миша Зиборов? Пропал, как чемодан…
Писодей нервничал, удивляясь, что после всего пережитого его еще могут волновать такие дорожные мелочи. Но если багаж улетел куда-нибудь другим рейсом, значит, надо идти в службу розыска, где, конечно, спросят паспорт, а в паспорте — старый нос. Вызовут милицию… Надо снова объясняться, рассказывать про Аннабель Ли… Зачем он только согласился?!
В клинике Метцегера Кокотова вел доктор Теодор-Иоганн Шульце, а на самом деле, Федор Иванович Шульц — шестидесятилетний поволжский немец из Джамбула. Еще в Казахстане, при Советской власти, он задумал собственный метод лечения одной из самых агрессивных форм рака, но ему не давали хода, пока он не пригласил в соавторы члена-корреспондента Тукомбаева. В результате один стал академиком, а второй — кандидатом наук. Начались клинические испытания лекарства, которое в комплексе с традиционными методами давало удивительные результаты. Но тут наивная советская империя зашаталась под тяжестью дружбы с Америкой и рухнула. В 1992-м научно-исследовательскую лабораторию закрыли, Шульц едва успел унести домой документацию и образцы препарата. Помыкавшись без работы, он вслед за родней, отъехавшей еще в конце 80-х в ФРГ, подался в фатерланд и устроился в клинику Метцегера чуть ли не санитаром, и то из милости: советские дипломы там не признавали. А могли бы, сволочи, признать, хотя бы за то, что мы им ГДР подарили — до кучи! В общем, со временем Теодор-Иоганн подучил язык предков, сдал экзамены, получил полноценную должность и даже внедрил в клиническую практику свой способ лечения, получивший в мировой онкологии название «метод доктора Метцегера».
Федор Иванович сразу объяснил: при удалении первичной опухоли нос сильно пострадает, поэтому надо бы сразу подумать о восстановительной пластике. Эту услугу за сравнительно невысокую плату могут оказать прямо здесь — в клинике есть профильное отделение. «Там вам любой паяльник пришпандорят!» Легковерный Кокотов воодушевился, ведь, если лечащий врач беспокоится о будущей внешности пациента, значит, выздоровление неизбежно. Валюшкина возликовала и потребовала для изучения красочный каталог вероятных носов, расположенных, так сказать, по возрастающей: от затерянных между щек пипок до шнобелей, с какими обычно карикатуристы-антисемиты рисуют евреев-банкиров. Надо ли объяснять, что за нос выбрала Нинка?! Тот, о каком мечтала всю жизнь. Андрей Львович пытался протестовать. Куда там! Одноклассница глянула умоляющими глазами и молвила: «Котик. Я. Тебя. Прошу!» Ну, как он мог отказать? Ведь это же она нашла деньги на лечение. А кто платит, тот и заказывает нос…
