И пьянехонький Семен, любящий весь мир, включая бандитов, вдруг говорит «нет». Ему предлагают деньги — он говорит «нет». Ему угрожают — он говорит «нет». Его бьют — он, харкая кровью, говорит «нет». Бандиты затаптывают его почти до смерти, вывозят в поле и на ходу выбрасывают из машины. Идет первый снег. Семен, окровавленный, лежит на стерне и тихо замерзает. Видно, как тускнеют, словно запотевают изнутри, его глаза. В предсмертном сне он, никогда не выезжавший дальше райцентра, видит себя в желтом городе, стоящем на каменном холме, в городе, окруженном высокими зубчатыми стенами, видит себя прижавшимся щекой к огромному камню странной стены — из щелей между грубо отесанными глыбами торчат сотни, тысячи записок к Богу. Это — Иерусалим, Стена Плача. Идет снег…
Когда зажегся свет, Башмаков заметил, что у Веты глаза покраснели от слез. Перед легким фуршетом режиссер Мандрагоров, жизнерадостный лысый толстячок, одетый в серый обвислый костюм со слоновьими складками, принимал поздравления, со всеми целуясь и пересмеиваясь. Как выяснилось, Ветин отец тоже давал на фильм кое-какие деньги и обещал непременно быть на премьере, но внезапно улетел в Швейцарию на переговоры. Вета отправилась поздравлять режиссера и извиняться за отсутствие спонсора. Олег Трудович ревниво заметил, что Мандрагоров обнимал и целовал ее дольше, чем других.
Потом пили шампанское.
— Тебе понравилось? — спросила Вета.
— Тяжелый фильм…
— Что значит — «тяжелый фильм»?
— Не знаю, так моя бабушка Дуня говорила.
— И какие же фильмы она считала «тяжелыми»?
— Не помню. «Броненосец „Потемкин“», кажется… Когда детская коляска по лестнице скатывается, а черносотенец младенца шашкой пополам…
— А ты знаешь, что Эйзенштейн все это придумал? И лестницу, и расстрел, и коляску — все…
— Никогда ничего нельзя придумывать хуже, чем в жизни! Никогда! Как придумаешь, так потом и будет. Сначала напридумывали, а потом тряслись по ночам…
— А как ты думаешь, неужели в деревне сейчас такой ужас? Или Мандрагоров тоже придумал?
В это время режиссер, обладавший, как многие творческие персоны, почти телепатической мнительностью, словно почуял, что речь зашла о нем, и помахал Вете рукой, послав ей воздушный поцелуй. Она в ответ счастливо улыбнулась.
— Не знаю, как в деревне, но у моей тещи в поселке, — мстительный Башмаков специально сделал ударение на слове «теща», — вроде все нормально. Строятся. В магазине все есть.
— Меня не интересует, что в поселке у твоей тещи. На Кипре у всех бассейны и подъемные кровати. Я — про деревню!
— Не знаю, наверное, паршиво. Если в одном месте много бассейнов и подъемных кроватей, то в другом, по логике вещей, вообще ничего не должно остаться…
В это время в сопровождении двух «шкафандров» мимо прошествовала Принцесса. Олег Трудович был уверен, что она не заметит его, малого и сирого, поэтому даже не стал для безопасности поворачиваться спиной. Но он ошибся. Лея окинула Вету оценивающим взглядом, а потом кивнула Башмакову вроде бы поощрительно, но с каким-то еле уловимым злорадством.
— Ты ее знаешь? — удивилась бдительная Вета.
— Да, мы когда-то вместе работали в «Альдебаране».
— Где-е?
— Ну… в общем, мы «Буран» строили.
— Тот, который в Парке культуры? А ты мне никогда не рассказывал…
— Я тебе многого не рассказывал.
— Расскажи!
— Тебе будет неинтересно.
— Мне про тебя все интересно. И не смей прятать от меня свою жизнь! Я хочу знать про тебя все. И я хочу к тебе домой. Хочу!
Подкрался Новый год. Башмаков заранее попросил Гену, чтобы тот позвонил 31-го утром и вызвал Олега Трудовича якобы для ремонта банкомата. Игнашечкин покачал головой, но просьбу выполнил. Катя Генин голос уже знала и поэтому отнеслась к вызову с раздражением, но без подозрений. Башмаков помчался на Плющиху. Вета обрадовалась, целовала его румяное от мороза лицо и повторяла: «Олешек, Олешек…» Они выпили шампанского и проводили старый год в постели. Когда он собирался домой, Вета заплакала.
К 23 февраля она подарила Башмакову ноутбук, очень дорогой. Он сначала отказывался брать, даже сердился, но понял потом, что сопротивление бесполезно, да и хотелось ему, конечно, иметь свой ноутбук. Кате он наврал, будто «машинку» выдали в банке для работы на дому. В тот же вечер Олег Трудович установил компьютер на столе, подключил и стал осваивать, но его позвала на кухню Катя для вскрытия большой банки с селедкой. Справившись с задачей, Башмаков вернулся в комнату и обомлел: с монитора смотрела грустно улыбающаяся Вета, а внизу были слова:
ОЛЕШЕК, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!
Хорошо, хоть Катя оставалась на кухне.
Компьютер был так заряжен, что в режиме ожидания на экране появлялась Вета и ее признание в любви. Избавиться от этой картинки Башмаков не сумел, оттащил ноутбук в банк и попросил Тамару Саидовну запереть в сейфе до лучших времен. Гранатуллина, сразу как-то поблекшая после увольнения Ивана Павловича, посмотрела на Башмакова понимающими глазами.
К 8 марта, утаив от Кати премию, он купил Вете очень дорогой парфюмерный набор, но, кажется, не угодил, хотя она и выражала бурный восторг. Черт их разберет, этих молоденьких буржуек!
Разговоры о том, что она должна обязательно побывать у него дома, возникали постоянно. Сначала это были лишь полушутливые девчоночьи хныканья, но потом проявилась угрюмая женская настойчивость.
Однажды Вета позвонила Башмакову в конце рабочего дня… В банке, надо заметить, они старались видеться как можно реже, разве иногда за обедом в коллективе. На людях Вета старалась больше общаться с Федей, смеясь его дурацким шуткам и кокетничая. И если в это время случайно рядом оказывался Олег Трудович, она, улучив мгновение, молниеносно показывала любовнику язык — мол, вот я какая! Если же у них было назначено свидание на Плющихе, Башмаков выходил из банка, неторопливо проминался вдоль набережной в противоположную от метро сторону до ближайшего переулка, а там его уже дожидался розовый Ветин джипик. О такой конспирации они договорились почти с самого начала, ведь в банке остались Дашкины подруги, поэтому нежелательная информация могла мгновенно улететь во Владивосток и вернуться в Москву лично к Екатерине Петровне. А тогда…
— Тебе же не нужен скандал? — спрашивал Башмаков.
— Нет, конечно, — отвечала Вета, — мне нужен ты!
Так вот, она позвонила в конце рабочего дня и сказала твердо:
— Сегодня мы не едем на Плющиху!
— Хорошо.
— Почему ты не спрашиваешь — почему?
— Почему?
— Потому что до тех пор, пока я не побываю у тебя дома, на Плющихе мы встречаться не будем!
— Ну что ж, — вздохнул Башмаков и повесил трубку.
