Когда вернулись мысли, Олег Трудович понял: признаться сейчас будет чудовищной подлостью.
— Ну, Тапочкин, — Катя с благодарностью склонилась над мужем и специально включила лампу, чтобы получше рассмотреть его, — теперь-то я знаю, на что ты способен… И пощады не жди!
— Я и не жду.
— Погоди-ка! А у тебя прыщик на щеке. Свеженький. Давай я выдавлю!
34
Эскейпер снова хотел набрать Ветин номер, но в снятой трубке вместо длинного гудка вдруг услышал ее голос:
— Алло, это я…
— Наконец-то! Ну нельзя же так!
— Извини, так получилось…
— Ты где? У врача? Что он сказал?
— Я не у врача. Я внизу.
— В каком смысле?
— Я внизу, около твоего дома.
— Зачем ты приехала? Я же просил!
— Так получилось.
Башмаков с трубкой выскочил на балкон и увидел внизу рядом с «фордом» и «газелью» розовый джипик. Вета — в белом коротком платьице — стояла запрокинув голову и прижав мобильный телефон к уху. Телефона видно не было, и казалось, она держится рукой за щеку. Анатолич и водила, оторвавшись от мотора, с удивлением взирали на девушку.
— Ну здравствуй, эскейперчик! — Башмаков услышал в трубке Ветин голос и увидел, как она махнула ему ладошкой. В ответ он поднял руку в каком-то идиотском индейском приветствии. Его поразило, что фигурка Веты отсюда, с одиннадцатого этажа, кажется крошечной, а голос звучит громко и отчетливо. Маленькая Вета и большой голос…
Маленькая Вета снова помахала Олегу Трудовичу, а большой голос сообщил:
— Я не одна.
— В каком смысле?
Анатолич и водила, изумленные таким балконно-телефонным способом общения, тоже задрали головы и смотрели теперь на эскейпера. Затем газельщик повернулся к бывшему полковнику, спрашивая, должно быть, тот ли это самый исчезнувший заказчик. Анатолич кивнул задранной головой.
— В каком смысле? — повторил эскейпер.
— Понимаешь…
Тут распахнулась дверца джипика, и оттуда высадилась Катя собственной персоной. Она тоже помахала мужу рукой. Даже сверху Олег Трудович заметил, что жена побывала в парикмахерской и сделала укладку. «Когда только успела!»
Анатолич и водила уставились теперь на Катю. У эскейпера потемнело в глазах, и он, хватаясь за пульс, решил, что теряет сознание, но потом сообразил: это дымное облако тьмы наползло на солнце и золотой купол храма Зачатия праведной Анны угас.
«Если свет, который внутри тебя, это тьма…» — вспомнил он.
— Ты почему молчишь? — беспокойно спросила Вета.
— Зачем ты это сделала?
— Это не я… Екатерина Петровна сама меня нашла. И вы, оказывается, спите совсем не в разных комнатах!
— Какая разница, в каких комнатах мы спим! Вета…
— Огромная разница!
Маленькая Катя вдруг отобрала у маленькой Веты мобильный телефон, и в трубке послышался большой Катин голос:
— Алло, дорогой, ты собрался в поход?
— Откуда ты узнала?
— Ты меня недооцениваешь. Я давно все знаю…
— Давно? А почему…
— А потому!
— Что ты хочешь?
— Я? Ничего. Это ты все время чего-то хочешь. А я просто хочу посмотреть тебе в глаза. На дорожку. Хочу услышать от тебя: «До свиданья, Катя! Спасибо тебе за все хорошее!» И больше ничего. Я прожила с тобой двадцать лет. Имею право…
— Катя, звонил Костя…
— Давай не по телефону. Это смешно. Сейчас мы поднимемся и все спокойно обсудим. Спокойно! Вета очень славная девочка. Тебе с ней будет хорошо. На Кипре. И если ты захочешь, я тебя отпущу. Если захочешь… Ставь чайник. Ты купил чего-нибудь вкусненького?
— Торт.
— Какой?
— «Триумф».
— Свежий?
— Свежайший…
— Тогда мы идем!
В телефоне запищали короткие гудки. Маленькая Катя обняла маленькую Вету за плечи, и они направились к дверям. За ними следом побарбосил газельщик. Все трое скрылись под козырьком подъезда. Но водитель сразу вернулся, в ярости пнул ногой колесо «газели», влез в кабину, взревел мотором и уехал. Анатолич продолжал смотреть на соседа. Эскейпер развел руками, объясняя другу трагизм текущего момента, и побрел в комнату.
От сквозняка узкая тюлевая занавеска втянулась внутрь и напоминала странную белую кружевную лестницу, уводящую куда-то вверх. Эскейпер огляделся и застыл взглядом на бочонке, где метался, как безумный, «сомец», то ударяясь о прозрачное дно, то почти выпрыгивая из воды. В его черных, обведенных перламутром глазах были отчаяние и тоска.
«Свежайший! — улыбнулся Башмаков, щелкнув ногтем по стеклу. — Свежайший!» — повторил он с ненавистью. И вдруг, схватив бочонок, метнул его в стену. Вода и осколки брызнули во все стороны. На обоях, влажно темнея, проступили контуры неведомого материка. Гневный стыд, сгустившись в омерзительное слово — «свежайший», ел сердце. Эскейпер увидел возле кресла трепещущее каллихтовое тельце и с хрустом растер его ногой по паркету. Запахло рыбьим жиром.
Оглушительно затилибомкал звонок.
Башмаков замер, тупо соображая, как нужно вести себя с Катей и Ветой. Улыбнуться и пошутить…
Послышалась металлическая возня ключей.
Улыбнуться и поцеловать в щеку сначала Катю, а потом Вету. По старшинству…
— Да идите вы все — в орхидею!
Эскейпер бегом, поднырнув под занавеску, метнулся на балкон, вскочил на перила и хотел спрыгнуть к соседям, но подошва, испачканная рыбьей мокрядью, соскользнула. Путаясь в веревках, он сорвался и повис, успев в последний момент ухватиться за край ящика с землей. Скрежетнули гвозди, а доски, скрепленные железной скобой, прогнулись, но выдержали. Он глянул вниз: на далеком асфальтовом дне безучастный Анатолич по-страусиному уткнулся в мотор «форда».
«Помогите!» — хотел крикнуть Башмаков. Но из горла, сжатого вздыбленной грудью, выбрался лишь невнятный хрип. Он попробовал подтянуться и не смог: изнывающие от тяжести пальцы потеряли сразу половину своей цепкости.
— Тапочкин, мы пришли! — донесся из квартиры Катин голос.
«Вдвоем они меня вытащат!» — подумал Башмаков и зарыдал.
Но зарыдал внутренне, боясь пошевелить даже лицом, потому что от малейшего движения гвозди вытаскивались из пробоин, доски кряхтели, а пальцы изнемогали. Он плакал, но глаза были совершенно сухие — слезы, тоже внутренние, соленой горечью переполняли рот. И тут Олег Трудович услышал:
— Не плачь, шкет!
Голос был мужской, тяжелый и пространный, как колокольный звон. Эскейпер ощутил порыв густого табачно-одеколонного ветра, с трудом поворотил голову и обмер: перед ним возвышался инвалид Витенька, выросший до невероятных размеров. Его тележка величиной с платформу для перевозки экскаваторов занимала весь проезд, от тротуара до тротуара. На груди висела медаль «За отвагу» размером в башенный циферблат. Бурое морщинистое лицо, почти достигавшее балкона, напоминало растрескавшуюся землю, поросшую какими-то пустынными злаками, а перхоть в волосах белела, словно газетные страницы, брошенные в лесную чащу. Глаза же у Витеньки были не голубые, как прежде, а зияли чернотой потухших кратеров.
