— Говорят, еще мочой хорошо? — спросил кто-то из толпы.
— Мочой очень хорошо! — кивнул инструктор.
Дождик затих. Потом сидели у костра. Юноша в кожаной куртке и майке с надписью «Внеочередной съезд Союза журналистов СССР» включил транзисторный приемник и поймал радио «Свобода». Диктор из своего европейского далека со знанием дела сообщил, что на сторону народа перешел автомобильный батальон под командованием капитана Веревкина. Послышался гул моторов, и репортер спросил с задушевным акцентом:
— Господин Веревкин, почему вы выбрали свободу?
Знакомый ворчливый голос ответил, что выбрал он свободу исключительно по личным убеждениям и еще потому, что трижды писал в ГЛАВПУР о злоупотреблениях своего непосредственного начальника подполковника Габунии, а в результате сам получил выговор и был обойден званием…
— Скажите, господин Веревкин, армия вся с Ельциным?
— Конечно. И с народом тоже…
Снова из приемника донесся гул моторов и крики: «Ельцин! Россия!..» Но вдруг все это утонуло в завывающем треске, сквозь который прорвался на мгновенье голос Нашумевшего Поэта:
Свобода приходит в майчонке,
Швыряя гранату под танк…
— Глушат, сволочи! — рассердился журналист.
— Ну и правильно глушат. Врут они там все, — отозвался работяга в нейлоновой ветровке.
Он сидел, подставив ладони теплу, и пламя рельефно высвечивало его широкие бугристые ладони.
— Нет, не врут. Они с нами! — объяснил журналист, махнув тонкопалой лапкой.
— А зачем им с нами-то? — удивился работяга.
— А затем, что они хотят, чтобы у нас тоже была демократия!
— А зачем им, чтобы у нас тоже была демократия?
— Они хотят, чтобы во всем мире была демократия.
— А зачем им нужно, чтобы во всем мире была демократия? — не унимался работяга.
— Глупый вопрос! — пожал плечами журналист.
— Нет, не глупый!
— Да что ж ты, дядя, такой бестолковый! — взорвался Джедай, с возмущением слушавший этот диалог.
— А вот ты, толковый, скажи мне: когда во всем мире демократия победит, кто главным будет?
— Никто!
— Не бывает так, — возразил работяга.
— Да пошел ты…
— Нет, погодите, надо человеку все объяснить! — заволновался журналист.
— Вы хоть понимаете, что будет, если победит ГКЧП?
— Что?
— Прежде всего не будет свободы слова. Вам ведь нужна свобода слова?
— Мне? На хрена? Я и так все прямо в лицо говорю. И начальнику цеха тоже…
— А на партсобрании вы тоже говорите то, что думаете?
— Я беспартийный…
— Так чего же ты сюда приперся? — снова взорвался Джедай.
— Надоел этот балабол меченый со своей Райкой! Порядок нужен, — угрюмо сказал работяга. — Порядок!
— Это какой же порядок? Как при Сталине? — взвился журналист.
— Как при Сталине. Только помягче…
— Да ты… Ты знаешь, что возле американского посольства наших ребят постреляли? — окончательно завелся Каракозин. — Знаешь? Ты хочешь, чтобы всех нас к стенке?!
— Ничего я не хочу. А ребятам не надо было БМП поджигать. Ты где служил?
— В десанте, — ответил Джедай.
— А я танкист. И когда у тебя броня горит, ты от страха в маму родную стрельнешь!
— Вот я и чувствую, что вы в маму родную готовы стрелять ради порядка! — с каким-то непонятным удовлетворением объявил журналист.
— А ты маму родную заживо сожрешь за свою хренову свободу слова! — скрипучим голосом ответил работяга.
— А вот за это ты сейчас… — журналист поднялся с ящика, расправляя девичьи плечи и взглядом ища поддержки у Джедая.
— Э, мужики! — вступился молчавший все это время Башмаков. — Кончайте, мужики!
Но драки не получилось. Взлетела, ослепительно осыпаясь, красная ракета, запрыгали, упираясь в низко нависшие тучи, белые полосы прожекторов. Усиленный мегафоном голос потребовал, чтобы все отошли на пятьдесят метров из сектора обстрела. Появился инструктор в камуфляже. Он собирал бывших десантников и тех, кто говорит по-азербайджански.
— А почему по-азербайджански?
— Азеров на штурм погонят. Чуркам ведь все равно, кого резать.
— Да здравствует Россия! — громко крикнул журналист.
— Ну, началось! — радостно объявил Джедай.
Он развернул ветошь и протянул Башмакову пожарный топорик. Олег Трудович взял его в руки и внутренне содрогнулся оттого, что топорик был весь красный, будто в крови. Он, конечно, тут же вспомнил, что на пожарном щите все инструменты, даже ведро, выкрашены в красный цвет, но все равно не мог отделаться от тошнотворной неприязни к топорику.
Через несколько минут дали отбой. Журналист и работяга после всей этой предштурмовой суеты к костру больше не вернулись. Зато возник чахлый юноша с исступленным взором. Он стал жаловаться, что его не взяли в группу переводчиков. А зря! Ведь он в минуты особого вдохновения, выходя мысленно в мировое информационное пространство, может говорить на любом земном языке и даже на некоторых космических наречиях.
— А сейчас можешь? — спросил, заинтересовавшись, Джедай.
— Могу.
— Скажи что-нибудь!
Чахлый выдал несколько странных звуков — что-то среднее между тирольской руладой и русской частушкой.
— И где же так говорят?
— Если бы сегодня было звездное небо, я бы показал! — вздохнул юноша.
Вообще, в толпах защитников попадалось немало странных людей. Какая-то старуха металась меж костров с плакатиком, на котором была написана группа крови Ельцина, Хасбулатова и генерала Кобеца. Она записывала доноров на случай, если кого-то из вождей ранят. А исступленный юноша ближе к утру, подремав, смущенно сознался в том, что он — инкарнация академика Сахарова, и предсказал, заглянув в общемировое информационное пространство, неизбежную победу демократии.
Еще несколько раз объявляли тревогу и давали отбой. Прошла вереница людей со свечками. Это был молебен за победу демократии. Разнесся слух, будто какой-то банкир прямо из кейса раздает защитникам «Белого дома» доллары. Пока Джедай бегал искать банкира, появились кооперативщики и принялись раздавать не валюту, конечно, но бесплатную выпивку с закуской.
— Много не пейте! — предупреждали они. — А то руки трястись будут, как у Янаева! Прошли и медики в белых халатах:
— Больных, раненых нет?
— Откуда раненые? А что, есть и раненые?
— Пока, слава Богу, нет… Алкогольные отравления. Ну, обмороки и нервные припадки, в основном у женщин…
