— Андрону лучше ничего этого не знать. Он его почти забыл. Он только-только начал звать мужа папой. И вспоминать не стоит… — тихо проговорила Принцесса.
— Он, наверное, тоже сгорел, — глядя на свертывающийся в обугленную трубку конверт, вымолвил Башмаков.
— Зачем ты мне это говоришь? Ты тоже считаешь, что я виновата в его смерти?
— А кто еще так считает?
— Твоя жена.
— Она тебе об этом сказала?
— Зачем говорить? Достаточно взгляда…
— Извини… Можно, я спрошу?
— Можешь не спрашивать. Нет. Я его не любила. По крайней мере, так, как он меня любил. Ты же помнишь, как он меня добивался! Добился… Лучше бы не добился. Я надеялась, он справится с собой. Да, наверное, я виновата… Но почему я должна жить всю жизнь с человеком, который мне… который мне не подходит?
— А нынешний муж тебе подходит?
— Да, подходит. Я его люблю. А почему ты, интересно, не веришь в то, что я могу кого-нибудь любить? Я его люблю!
— Я верю. В залу вошла девушка, одетая именно так, как в фильмах про богатых одеваются горничные. Даже кружевная наколка в волосах имелась.
— Да, я сейчас… — Принцесса кивнула горничной и снова повернулась к Башмакову. — Извини, мне пора кормить ребенка.
— А сколько ему?
— Ей. Семь месяцев.
— Поздравляю! Но по тебе не догадаешься. Прекрасно выглядишь!
— А-а, ты про это. — она улыбнулась и опустила глаза на свою грудь, по-девичьи приподнимавшую майку. — Я взяла кормилицу. Но врач советует обязательно присутствовать при кормлении, чтобы у ребенка не терялся контакт с матерью…
— Это мудро. А отец, наверное, присутствует при «пи-пи» и «ка-ка» — для контакта…
— Он бы тоже так пошутил. Ты этому у него выучился. Никогда нельзя было разобрать, когда он шутит, а когда говорит всерьез. Он, наверное, и перед смертью шутил… Он никогда не говорил серьезно.
— Говорил. Про тебя он говорил серьезно.
— Возможно… Олег, я тебя хочу попросить. У меня есть планы. Так вот, Андрон не должен знать, как погиб его отец. И лучше, чтобы этого не знал никто…
Принцесса взяла с инкрустированного столика конверт, довольно тугой, и протянула Башмакову:
— Возьми! Для меня это немного, а тебе, наверное, нужны деньги…
— Деньги всегда нужны. Но я был должен Джедаю. За приборы ночного видения…
— За что? Какие еще приборы ночного видения? Откуда?
— А что, разве твой муж добывает нефть? Бурит скважины?
— Нет, он ее продает. Он выиграл тендер.
— А мы тоже выиграли тендер и продавали приборы ночного видения. Может быть, не так удачно, как твой муж — нефть… Но все-таки. У меня осталась его доля.
— И какая же это доля?
— Примерно такая же. — Башмаков кивнул на конверт. — Будем считать, он уже заплатил мне…
— Я думала, ты добрее… — в ее голосе послышалась обида. — До свидания, Олег Тендерович! Надеюсь, когда-нибудь ты меня поймешь.
Дог предусмотрительно встрепенулся. За спиной Башмакова вырос непонятно откуда взявшийся охранник.
— Пройдемте! — сказал он голосом участкового милиционера…
Катя, дожидаясь его возвращения, извелась от любопытства.
— Отдал? — спросила она.
— Угу.
— Мужа ее видел?
— Нет.
— А дом у них какой?
— Фанерно-щитовая хибара на шести сотках, — ответил Башмаков.
Когда Олег Трудович засыпал, ему вдруг стало безумно жаль, что он не взял у Принцессы денег. В конверте было ведь тысяч десять, не меньше! На все хватило бы. Башмаков растолкал заснувшую Катю.
— Да ну тебя, Тунеядыч! Не буди! Завтра. Сегодня я как собака…
— Кать, а ведь она мне деньги предлагала.
— За что?
— Чтобы я про Джедая никому не рассказывал.
— И ты взял? — Катя аж подскочила, совершенно проснувшись.
— За кого ты меня принимаешь!
— Молодец, Тапочкин!
Вскоре Принцесса сделалась любимицей журналистов. Она открыла благотворительный фонд «Милость» для помощи детям, страдающим церебральным параличом. Фонд организовывал благотворительные концерты и научные конференции, заканчивавшиеся грандиозными фуршетами. Лея постоянно мелькала на телевидении. Когда ныне покойная принцесса Диана была в России, она, разумеется, посетила фонд «Милость» — и все журналы мира обошла трогательная фотография: две молодые красивые женщины нянчатся с изломанным церебральным ребеночком. Подписи были однотипные и пошлые, потому что журналисты давно уже пропили свои мозги на всех этих дармовых фуршетах: «Две милости», «Две доброты», «Два сострадания». И только один Башмаков знал, как надо бы подписать фотографию: «Две принцессы». Примерно в то же время по ящику прошла какая-то подленькая передачка к годовщине расстрела «Белого дома», и Башмаков увидел, что на Дружинниковской, вдоль ограды стадиона теперь стоят кресты и щиты с фотографиями погибших. Он полистал альбом с наклейкой «Свадьбы» и нашел отличный снимок: Джедай держит в одной руке бокал, а другой крепко прижимает к себе ненаглядную невесту, несколько минут назад ставшую его женой. Принцесса в фате, с охапкой белых роз. Молодые глядят друг на друга глазами, полными счастья…
Однажды вечером, когда уже совсем стемнело, Башмаков специально съездил туда, на Дружинниковскую, и прилепил эту свадебную фотографию рядом с портретами других убитых. Прилепил намертво — «сумасшедшим», неотдираемым клеем…
23
А если повесить «изменный» галстук на люстру, прямо посреди комнаты? Катя войдет, увидит и все поймет. Не надо никаких прощальных записок. Но, с другой стороны, это будет нечестно, потому что побег на самом деле совершенно не связан с той почти забытой изменой. Присутствие в Катиной жизни Вадима Семеновича — просто некий приобретенный дефект, бытовая травма… Из-за этого жен не бросают. Как не бросают жену из-за того, что ей вырвали больной зуб, а новый, вставной, на штифту, выглядит неважно и даже посинел у корня…
«Надо будет коронку обязательно поставить. — эскейпер нащупал языком острый надлом. — И вообще, на Кипре надо будет заняться зубами…» Что есть молодость? Молодость — это чистые, белые, живые зубы. А что есть старость? Ладно, не старость, а, допустим, предстарость? Это когда ты, прежде чем слиться с избранницей в поцелуе, опасливо исследуешь языком несвежесть своего рта и тайком иссасываешь мятный леденец. Господь, вытряхивая Адама и Еву из рая, наверняка крикнул вдогонку среди прочего: «И зубы ваши истлеют от кариеса, как плоды, изъеденные червем!» Только это в Библию не попало… Однажды Башмаков широко захохотал в постели, и Вета вдруг жалобно так заметила:
