— Но, Сергей Иванович, я же из Кратова специально ехал…
— Зря ехали. Завтра!
— Сергей Иванович! Еле доехал… — зажалобился дед, и стало очевидно, как в прежние времена он вел себя, проштрафившись, на ковре у еще более жестокого начальства.
— Ладно, заходите! И чтоб больше у меня тут ни звука! Ясно? — Доктор мрачно оглядел очередь.
— Ясно… — жалко пролепетали ветераны.
— То-то! — сурово выговорил он и хитро подмигнул Свирельникову, наблюдавшему этот конфликт эпох.
11
На улице было солнечно. Михаил Дмитриевич остановился, поглядел на свежее утреннее светило, поднявшееся над облезлыми крышами, глубоко вдохнул предосенний воздух, веющий горькими ароматами едва начавшегося лиственного тления, и ощутил в теле, вопреки всему, внезапное, необъяснимое и бескорыстное погодное счастье. А в душе, несмотря на грозные предупреждения Сергея Ивановича, возникла веселая неколебимая уверенность в скорейшей обратимости телесных недугов, если только прямо с сегодняшнего дня начать жить правильно, бережно, бодро, выполняя советы доктора. Но тут он вспомнил про слежку, про свою непростительную чеченскую глупость и снова сердечно расстроился.
Алипанов еще не появлялся.
«Наверное, не может найти!» — подумал Свирельников и присел на лавочку возле большой клумбы, неравномерно заросшей мелкими, явно высаженными сиреневыми астрами и самостоятельными сорняками.
Спецполиклиника скрывалась в переулке, коленчато соединяющем Маросейку с Мясницкой. Мало кто знал, что, нырнув в неприметную подворотню, можно очутиться в обширном внутреннем дворе старинной допожарной московской усадьбы, спрятанной вовнутрь квартала. От большого бело-желтого барского дома с колоннами в обе стороны полукругом простирались пристройки, где когда-то, наверное, были людская, каретный сарай и прочие дворянские подсобья. Теперь же там располагались не уместившиеся в главном здании рентгеновский кабинет, физиотерапия, архив и кое-что еще. Свирельникову этот старинный дом напоминал огромного человека, раскинувшего руки, чтобы отгородить, уберечь свое исконное имение от уничтожающего напора новых времен.
В советские годы Михаил Дмитриевич частенько, особенно перед праздниками, бегал по этому переулку, тогда называвшемуся Большим Комсомольским, от метро «Площадь Ногина» к распределителю, который притаился во дворе спецстоловой для старых большевиков. «Святой человек» снабжал Тоню особыми талончиками с печатью. По ним можно было купить «авоську» — пакет с головокружительным советским дефицитом: севрюгой, семгой, икрой, сырокопченой колбасой, карбонатом и прочими вкусностями, которых никогда не бывало в магазинах, но которые непременно оказывались перед праздниками почти в любом московском холодильнике. Казалось, в каждой семье имеется свой, пусть даже совсем незнаменитый, Красный Эвалд, и ему от Советской власти полагаются посмертные жертвоприношения в виде редкостной снеди.
Стоя в небольшой очереди, Михаил Дмитриевич всякий раз поражался обилию в распределителе бодрых интеллигентных большевицких вдов, отлично друг друга знавших и громко разговаривавших промеж собой с той неистребимой местечковой жизнерадостностью, которую не выбили из них ни ответственное величие 20-х — 30-х, ни лагеря 40-х — 50-х, ни последующая долгая московская старость с непременными мхатовскими премьерами и третьяковскими вернисажами…
Алипанов, как и положено бывшему оперу, подошел незаметно, сзади, положил на плечи Свирельникову тяжелые ладони и тихо произнес:
— Не шевелитесь! Мы все про вас знаем!
Директор «Сантехуюта» испуганно вздрогнул, почувствовав на мгновенье в сердце болезненную беспомощность, и разозлился. Он дождался, пока Алипанов усядется рядом, вынул из кейса пакет с деньгами и молча отдал. Альберт Раисович, не пересчитывая, убрал его в боковой карман, спросив только:
— Как договаривались?
— Я-то — как договаривались. А вот ты — не как договаривались! — плаксиво ответил Свирельников.
— Фетюгин нажаловался? Ну, ничего страшного. Пришлось надавить…
— Я не об этом!
— А о чем?
— Ты же обещал, что никто никогда не докопается!
— А разве он кому-то пожаловался?
— Никому он не жаловался. Я — про больницу!
— Про какую больницу? Эту, что ли? — Опер кивнул на дом с колоннами.
— Нет, про другую!
— Ну, так там все в порядке. Министром назначили.
— Кого?
— Догадайся с трех раз — кого! — начал злиться Алипанов.
— Тогда почему за мной следят?
— А с чего ты взял, что за тобой следят? Пил вчера?
— Ну и что?
— Так, ничего…
— Нет, мне не кажется! Сначала я возле отеля заметил…
— Возле какого отеля?
— На Патриарших.
— А что ты там делал?
— Отдыхал. Потом смотрю: те же самые «Жигули» возле моего дома…
— Та-ак! С этого места подробнее, пожалуйста! Номер машины запомнил?
— Нет.
— Как они выглядели?
— Серые. Старая «копейка».
— Водителя рассмотрел?
— Рассмотрел: молодой, бритоголовый, в красной ветровке.
— В красной?
— В красной. Он хотел даже в мой подъезд зайти, но консьержка не пустила. Сказала, милицию вызовет.
— Неужели есть еще такие консьержки?
— Есть. А он ответил, что сам оттуда.
— Да ну? И «мурку» показал?
— Что?
— Удостоверение.
— Нет.
— Ясно. А что ты в отеле делал?
— С Веселкиным мирился. Он от «Фили-паласа» отказался.
— Да ты что! А почему?
— Понял, наверное, что все равно проиграет.
— С девушками гуляли?
— С девушками.
— Девушек кто заказывал?
— Он.
— А расплачивался?
— Я.
— Полностью расплатился?
— Полностью. Даже за вредность добавил.
— Во как! Можешь узнать, по какому телефону он их вызывал?
— Могу.
— Узнай!
— Зачем?
— На всякий случай. Похоже: расписание твое изучают, маршруты отслеживают, прикидывают…
— Что прикидывают?
— А кто ж знает? Может, тебя в разработку взяли, а может, просто грабануть хотят. Или грохнуть. Прикидывают, где удобнее… — Алипанов улыбнулся, нацелил на Свирельникова указательный палец, звонко щелкнув при этом большим и средним.
