В курсантские годы его личная жизнь имела некий коллективный оттенок. Индивидуальные ухаживания требовали времени, денежных расходов и при этом вовсе не гарантировали роскоши постельного общения. Ведь стоит лишь начать всерьез добиваться благосклонности, и у девушки сразу пробуждаются надежды на законное будущее, а также возникает твердое убеждение в том, что самый безопасный секс только после свадьбы. Но странное дело: в шумных бестолковых ночных компаниях та же самая рассудительная девушка, запьянев, впадала иной раз в такую буйную и разностороннюю доступность, что забывала обо всем — и лишь жарко шептала в ухо: «Только не в меня!» Таких в шутку называли «невменяемыми». Правда, наутро, проснувшись, она вела себя, словно вечор всего-навсего задремала, склонив головку на плечо кавалеру, и от новых встреч чаще всего отказывалась, ибо, как острили тогда, совместно проведенная ночь еще не повод для знакомства.
Но в тот отпуск личная жизнь как-то сразу не заладилась. Обычно «сейшены» устраивал у себя в квартире Петька Синякин, которому понимающие родители, уезжая на дачу, разрешали «похулиганить», считая, что это убережет его от раннего необдуманного брака. Он, кстати, так до сих пор и не женился. Но в ту зиму Петька был в опале за то, что повез кататься подружек на отцовской «трешке» и столкнулся с грузовиком. Каникулы получались безысходные. Тогда курсант Свирельников, одевшись во все лучшее, цивильное, включавшее буклированное полупальто с шалевым псевдомеховым воротником и серую шапку из китайского кролика, решил попытать счастья в общественном транспорте и даже начал неловко знакомиться с хорошенькой пассажиркой в троллейбусе. Но та посмотрела на него с насмешливым превосходством и как бы невзначай стянула узорную варежку с правой руки, гордо обнаружив на пальчике новенькое обручальное колечко.
Настроение совсем испортилось, и, когда из своей Обираловки позвонил Веселкин, чтобы узнать, насколько у однокурсника результативно протекает заслуженный отдых, Свирельников от тоски пригласил его в гости. Они выпивали, со смехом вспоминали институтских преподавателей, особенно того, который к месту и не к месту любил говорить про «слона, живущего в зоопарке». В комнату время от времени заглядывал Федька, в ту пору презиравший алкоголь, и грозился рассказать матери, когда она вернется из ночной смены, про то, как они тут пьянствуют. Веселкин же объяснял малолетке, что у них во взводе за стукачество устраивали темную.
Выслушав жалобы товарища на безласковость жизни, Вовико стал делиться личным опытом. Он считал, что в молодости не стоит тратить время на капризных и непредсказуемых ровесниц, гораздо разумнее обратиться за сочувствием к зрелым безмужним женщинам, умеющим ценить каждую неодинокую ночь. Сам он, например, мудро завел сношения с кассиршей из магазина «Океан».
— Ты когда-нибудь ел вот такую креветку? — Он показал ладонями размер, более подходящий для леща или по крайней мере подлещика.
— А разве такие бывают?
— Конечно. Но они до прилавка не доходят! Только — своим. Представляешь, суки, что делают?!
— Ну, и как она?
— По вкусу похожа на маленькую, но мясистая…
— Да нет… кассирша?
— А-а-а! Как помпа! Без всяких-яких!
За разговорами они уже откупорили третью бутылку крымского хереса, когда в двенадцатом часу ночи позвонил Синякин и взволнованно спросил:
— Мишка, ты на «Таганку» хочешь?
— Куда? — не понял Свирельников, полагавший, что школьный товарищ объявился для того, чтобы пригласить его на долгожданный «сейшен».
— В театр!
— Сейчас?
— Да не сейчас. Ночью спектаклей не бывает. Вообще?
— Вообще — конечно! — с готовностью подтвердил он, ибо в те годы попасть в Театр на Таганке было очень трудно, а на «Мастера и Маргариту» просто невозможно.
— Тогда срочно приезжай! — сквозь телефонный треск призвал Петька.
— Куда?
— К театру. Какой же ты тупой! Скорей! А то они скоро вернутся!
— Кто вернется?
— Приезжай — узнаешь. И если сможешь, возьми кого-нибудь поздоровей!
Свирельников позвал с собой Веселкина, и тот согласился за компанию, хотя снисходительно сообщил, что кассирша его уже водила на «Антимиры», так как у нее постоянно отоваривается завлит этого театра. Соратники мгновенно оделись и бросились из дому. В те годы после одиннадцати вечера улицы пустели, даже вымирали: погасшие витрины, запоздалые автобусы, редкие прохожие и случайные салатного цвета такси, которые почему-то никогда не останавливались, несмотря на горевший зеленый огонек. Все-таки социализм — дневной общественный строй, в отличие от капитализма — строя ночного.
В метро почти никого уже не было. Уборщицы широкими щетками, похожими на телевизионные антенны, мели мозаичные полы. Суровые перронные надсмотрщицы в красных фуражках, после того как раздавалось заунывное объявление: «Поезд дальше не пойдет — просьба освободить вагоны!» — с удовольствием вытаскивали наружу покорных спросонья пьяниц. За пятнадцать минут друзья доехали с «Бауманской» до «Таганки» и долго, задыхаясь, бежали вверх по бесконечному, наверное, самому длинному в Москве эскалатору. Выскочив на улицу, Свирельников сразу увидел возле темного входа в театр Петьку и двух незнакомых девушек, а рядом с ними парней в одинаковых стеганых куртках-пуховиках и дутых сапогах-луноходах. Один из «стеганых», тот, что поздоровей, угрожающе наступал на Синякина, а второй, помельче, приседая, заходил со спины: самый дешевый и подлый прием дворовой драки.
— Петька! — крикнул Свирельников как можно громче и басовитее.
«Стеганые» оглянулись, заметили приближающуюся подмогу и поспешно, но организованно отступили за угол, туда, где Садовое кольцо ныряет в тоннель и высится теперь новое краснокирпичное здание театра, похожее на современный крематорий.
Подошли и стали знакомиться. Девушка по имени Нина была в длинной нескладной афганской дубленке с патлатым воротником из ламы и вытершейся пыжиковой ушанке, что по нынешним временам соответствовало бы недорогой норковой шубке. Другая, назвавшаяся Тоней, выглядела гораздо скромней: в сером пальто с каракулевым воротником и в черной вязаной шапочке. От мороза лица девушек раскраснелись и сделались почти неотличимы друг от друга. Кого из них как зовут, Свирельников, конечно, тут же забыл, да и не пытался запомнить: никакого особенного впечатления с первого взгляда подружки на него не произвели. Разве только одна из них (не то Нина, не то Тоня) была похожа на давнюю школьную любовь — Надю Изгубину.
Узнав, что на помощь к ним прибыли военные курсанты, девушки повеселели.
— А приемам рукопашного боя у вас учат? — спросила та, что напоминала Надю Изгубину и впоследствии оказалась Тоней.
При этом она посмотрела на Свирельникова с ироническим интересом.
— Без всяких-яких! — успокоил Веселкин, закрылся левой и нанес правой короткий удар невидимому противнику.
— Хорошо! — кивнула девушка, не похожая на Надю Изгубину и впоследствии оказавшаяся Ниной. — Они обязательно вернутся…
