Слухи ходили самые разные. Говорили, что в Средневолжск прибыла из Петербурга и Москвы сотня самых отъявленных головорезов из некоей тайной революционной организации «Молодая Россия», созданной наподобие итальянской «Молодой Италии», куда, как известно, принимали лишь людей, самолично убивших не менее трех врагов тамошней революции.
— Нет, — усмехались в ответ наиболее осведомленные. — В Средневолжск прибыло не менее пятисот таких боевиков тайной революционной организации, и все они, как один, вооружены револьверами и штуцерами. Те пятеро молодых людей, что остановились в Батуринских нумерах и оказали сопротивление полиции при попытке их арестования, и есть часть этой боевой группы, рассеянной по всему Средневолжску.
Говорили также, что в городе объявилась новая сектантская организация под названием «Община», находящаяся в ближайших и самых непосредственных сношениях с итальянскими мадзинистами. Ее цель — разжигать в народе любые противуправительственные выпады и неудовольствия и поддерживать их любыми средствами, не гнушаясь даже грабежами и разбоями. Сказывали, что будто имеются уже у них и атаманы, и самый главный из них — некто Харитоша, бывший барский лакей, неуловимо и весьма успешно орудующий на больших дорогах в непосредственной близости от Средневолжска.
В светских гостиных, обывательских домах и даже на площадях и базарах уже в полный голос сказывалось, что студенты и гимназисты, вступившие в такую секту и одурманенные ее богопротивным учением, а паче богомерзкими деяниями некоей блудницы под именем Клеопатра (содомицы и греховной искусительницы, выписанной для развращения средневолжской молодежи специально из Москвы), вот-вот отправятся грабить казначейство, кафедральный собор и громить средневолжские монастыри. Некоторые из приезжих, включаясь в подобные разговоры, сообщали с таинственным видом, что татары и вотяки уже режут русских по берегам Волги и Камы.
Словом, в городе ожидалась великая смута.
Штабс-капитан Иваницкий по долгу службы, а паче из опасения ареста, отбыл к своей роте, расквартированной в селе Бездна, оставив в Средневолжске вместо себя своего ротного поручика Яна Мрочека, привлеченного им в дело по явному желанию; притих доктор Гросс, держатель явочных квартир и ангел-хранитель высланных поляков и евреев; стал осторожней в проповедях ксендз Галимский; дрожал и ожидал со дня на день пришествия жандармов Павел Аполлонович Рывинский, все чаще и чаще посматривая на свой фальшивый паспорт, только тем и отличающийся от настоящего, что в фамилии его владельца буква «ы» была заменена на «о».
Максимилиан Черняк, вернувшись в Средневолжск, провел вместе с поручиком Мрочеком еще одно секретное совещание на квартире Полиновского, после чего отбыл в Москву весьма озабоченным. На встрече с Каневичем, после обстоятельного доклада о своем вояже, он заявил, что восстание в Средневолжске становится весьма проблематичным.
— Что ж, мы начнем где-нибудь в ином месте, — спокойно заявил ему на это Каневич.
— В каком? — спросил Черняк.
— А где квартирует рота вашего братца Иваницкого?
— В селе Бездна, недалеко от уездного города Спасска, — с готовностью ответил поручик.
— Вот оттуда и начнем, — резюмировал Каневич. — Не возражаете?
— Н-нет, — немного оторопел от такой беспечности Черняк. Иеронима Каневича он воспринимал прежде как весьма серьезного человека.
— Вы считаете меня легкомысленным? — заметил его недоумение Каневич. — Тогда хочу вас предупредить: никогда не делайте поспешных выводов. И не считайте, что знаете истину. Истина, как и идеал, есть непостижимое в своем совершенстве и совершенно непостижимое…
— Вы меня не так поняли, господин Каневич, я только хочу сказать, что шансы на успех нашего восстания намного уменьшились, — глядя мимо Каневича, сказал поручик. — Слухи, которыми наполнен Средневолжск, имеют под собой реальную почву, что прямо указывает на неплохую осведомленность властей относительно наших планов.
— Значит, в рядах тамошних комитетчиков есть провокатор, — резко сказал Иероним. — Такового надо немедленно выявить и уничтожить. Что же касается шансов, то даже если имеется только один, уже следует начинать восстание.
— Но… будет много бессмысленных жертв среди поверивших нам лю…
— Ах, дорогой поручик, — мягко прервал его Каневич. — Жертвы не бывают бессмысленными. Некий результат от них имеется всегда. Хотя бы тот, что у противника будет меньше людей. К тому же мы, несомненно, обогатимся ценнейшим опытом, который впоследствии обязательно нам пригодится. Это Поволжское восстание не более как полигон для дальнейших действий в будущем, как фактор будущих побед. А на войне, как известно, не бывает без жертв.
— Разве идет война?
— Идет, смею вас уверить, — поджал тонкие губы Каневич. — И уже не первое столетие. Идет, может быть, и не одну тысячу лет. Против этой страны, этого дикого и тупого народа, имеющего варварскую привычку всюду искать справедливость, которой нет и не может быть в природе и которая существует лишь в их безмозглых головах. Тем они и опасны. Этой их национальной идеей, идущей вразрез всему цивилизованному миру. Так что война, мой друг, это не только грохот пушек, развевающиеся знамена и золотые ключи от сданных крепостей, но, если хотите, и борьба способов жизни. Идеологические диверсии внутри вражеского лагеря, насаждение чуждых до сих пор мыслей и понятий, искажение их языка, как способа мышления, — вот самые мощные гаубицы, которые когда-нибудь разнесут эту страну в куски. И мы с вами имеем на сегодняшний день возможность приложить свою руку к этой величайшей миссии.
Холодок пробежал по спине Максимилиана. Только теперь он понял всю грандиозность замысла заговора. Нет, пожалуй, не всю. Ведь подготавливаемый мятеж в Поволжье не более как штрих, мазок в картине, которая пишется во времени и пространстве. Пишется неторопливо и последовательно, все более выправляя контуры. Как там сказал Каневич? Не считайте, что знаете истину? Всей истины, вероятно, не знает и сам Иероним. Они сами лишь части большого неделимого. Непостижимого и такого огромного, что даже Чингисхан или Наполеон лишь фрагменты предполагаемой пишущейся картины.
— Им нужны деньги и оружие, — глядя на Каневича уже иными глазами, сказал поручик.
— Будут, — заверил его Иероним. — Что-что, а деньги им будут выделены. С оружием сложнее, это дополнительный риск, но будет и оружие. А вот и бомба.
С этими словами Каневич достал из внутреннего кармана сюртука сложенную пополам бумагу и протянул Максимилиану:
— Прочтите. Это царский манифест.
— Будто бы? — уточнил поручик.
— Разумеется. Хотя все настоящее, бумага, шрифт. Позаимствовано из сенатской типографии. — Он усмехнулся и добавил: — Настоящим будет воспринято и содержание.
Черняк принял из рук Каневича бумагу, развернул, стал читать. Уже в начале текста рука его дрогнула, и он вопросительно взглянул на Иеронима.
— Читайте, читайте, — усмехнулся тот.
