«Посмотрите на эти горы, – сказал он, указывая на возвышающиеся над городом пики. На ближних нижних склонах виднелись бесчисленные обломки скал и валуны. – Здесь погибло слишком много людей. На каждый камень пришлось по одному из моих моджахедов, шахидов – мучеников, положивших свои жизни в борьбе с советскими солдатами и с талибами. Нужно сделать так, чтобы эти жертвы были не напрасны».
Он посмотрел на меня. В его взгляде горела решимость. «Надо превратить эти камни в школы», – сказал Садхар Хан.
Смысл сказанного был ясен. Командхан готов помочь нам выполнить обещание, данное киргизам. Можно рассчитывать на его всестороннюю поддержку. Но перед тем как отправиться дальше в Вахан, нужно начать работу в Бахараке, служа людям, которые нуждались в нас здесь.
Так началось наше знакомство с властителем этого региона.
* * *
В течение последующих двух лет я еще несколько раз приезжал в Бахарак, чтобы укрепить связи с Садхар Ханом и спланировать строительство школы для его соплеменников. Это открыло бы нам дорогу к нашей цели – Ваханскому коридору. Встречи проходили в маленькой деревне Ярдар, примерно в пяти километрах от Бахарака. Там находилась штаб-квартира Хана, состоящая из двух основных «объектов». Один – современный бункер в советском стиле, отлично укрепленное строение с ложными входами и замаскированными бойницами, из которых можно было вести пулеметный огонь. Здесь командир обычно принимал гостей. А жилые помещения находились чуть поодаль, в полукилометре к востоку от бункера. Они представляли собой комплекс из трех традиционных глинобитных домов с земляными полами, покрытыми десятками традиционных ковриков. Участок был обнесен забором, и на этой территории жила вся большая семья Садхар Хана, включая родственников второй и третьей степени. Такая «деревня внутри деревни» – типичное явление для сельских районов Афганистана и Пакистана. Вокруг участка расстилались поля, где росли пшеница, ячмень, шпинат, бамия. А по краям располагались аккуратными рядами высаженные деревья – фисташковые, грецкий и мускатный орех, вишни, шелковицы, яблони и груши. Летом и осенью Хан с удовольствием собирал лучшие дары природы и угощал ими своих гостей.
«Забудь о войне – возделывать землю намного приятнее, чем убивать людей», – сказал он мне как-то раз, устав от моих нескончаемых расспросов о том, как жилось в период советского вторжения. В другой раз он принялся извиняться за то, что выбранная им и предложенная мне груша оказалась не такой сладкой, как он думал.
«Большинство этих деревьев очень молодые, – пояснил Садхар Хан. – Я пытаюсь наверстать то, что было упущено за двадцать пять лет боевых действий. Все это время сельским хозяйством никто не занимался».
Всякий раз, как я приезжал в родное селение Хана, мои глаза, остекленевшие от усталости после тридцатичасового переезда на машине из Кабула, выхватывали особые приметы быта этого местечка. Здесь прошлое и настоящее сплавлялось в единую причудливую картину. Обычно я прибывал во второй половине дня или ближе к вечеру. В лучах закатного солнца плыл дым от горящих костров, на которых готовилась пища. Над полями разносился призыв муэдзина, собиравшего всех на молитву. Его запевам вторил аккомпанемент тихо позвякивавших колокольчиков на шеях коров и коз, возвращавшихся с пастбищ на ночь под присмотром мальчиков-пастухов. В это же время около десятка молодых мужчин в военной полевой форме и тяжелых сапогах играли в футбол у ворот деревни, а их боевые товарищи постарше стояли чуть в стороне, под навесом соломенных крыш, утыканных спутниковыми тарелками. Они нежно прижимали свои «АК-47» к груди и вели негромкие разговоры по мобильным телефонам.
Если было еще светло, Хан встречал меня под развесистым грецким орехом. В этом месте он вел обычно также «судебные заседания», восседая на бетонной платформе, которую его люди соорудили прямо над ирригационным каналом. У него было много дел, и на улице у его дома, как правило, собиралась целая очередь из посетителей, терпеливо дожидавшихся аудиенции. Здесь были крестьяне, поспорившие о границах участков и надеющиеся, что командхан их рассудит, и вдовы погибших солдат, пришедшие получить материальную помощь. Когда я приезжал, он всегда шел встречать меня, мы обнимались и усаживались, скрестив ноги и обложившись подушками, на роскошный красный персидский ковер. Хозяин разливал зеленый чай в крошечные фарфоровые чашки, а его телохранители приносили пиалы с изюмом, фисташками, грецкими орехами и конфетами. Все это служило прологом к любому нашему деловому разговору.
Позднее, когда долину окутывали сумерки, меня вместе с членами семьи приглашали пересечь владения командхана и собраться в длинном и узком обеденном зале, расположенном в доме для гостей. Там присутствовали только мужчины. Через некоторое время в комнату входил Садхар Хан: тогда все вставали, а он шел вдоль ряда гостей и каждому официально пожимал руку. Собравшиеся снова занимали свои места только после того, как он садился (если прибывал новый гость или родственник, этот ритуал повторялся заново). Но вот все формальности выполнены. На пороге появляется несколько юношей под предводительством старшего сына хозяина и раскатывают во всю длину комнаты красную клеенчатую скатерть. На нее ставятся многочисленные и разнообразные блюда, простые и в то же время исключительно вкусные: здесь были баранина, курица, дал, шпинат, бамия, помидоры и огурцы, а также рис.
По окончании трапезы самый старший из гостей поднимался и произносил дуа, благодарственную молитву. В это время все складывали ладони в форме чаши, приподняв и чуть развернув ладони вверх, а в конце благословения каждый проводил ими по лицу и пропевал: «Алхамдулиллах» (на арабском это означает «Хвала Господу!»). Под конец всем разносили чашечки с жасминовым чаем с добавлением мяты, и за этим угощением гости продолжали беседы до глубокой ночи.
Так за разговором мы нередко просиживали до утреннего призыва на молитву, который разносился по окрестностям в 4.30 утра. Именно в такие ночи я многое узнал о прошлом Садхар Хана и понял, что сформировало его личность. Особую роль здесь сыграла война с Советским Союзом.
* * *
В первые несколько лет вторжения советских войск в Афганистан Хан и его моджахеды вели отчаянную партизанскую войну – это единственное, что они могли противопоставить во много раз технически превосходящему их противнику. Например, на узких горных дорогах восточнее Бахарака применялась такая тактика: партизаны прыгали со скалы прямо на броню шедшего мимо танка, забрасывали смотровую щель грязью, а люк закидывали бутылками из-под кока-колы с залитым в них коктейлем Молотова. Иногда они использовали магнитофонные записи, чтобы заманить неприятеля в засаду: включали на полную громкость кассету с молитвенными песнопениями, таким образом дезориентируя проходящий по дороге отряд. Оружия у бойцов сопротивления почти не было, и в ход шли подручные средства: косы, булыжники, заостренные палки. Моджахеды совершали отдельные вылазки, но большую часть времени прятались в горных пещерах, питаясь одним сушеным сыром, а иногда – травами и кореньями.
Такая борьба обходилась дорого. Всякий раз, когда погибали советские солдаты, мирным жителям из окрестных деревень приходилось покидать свои дома, так как они подвергались массированным бомбардировкам с вертолетов.
