Но особой его страстью было желание обучить детей грамоте. Он искренне ратовал за образование для девочек. Почти четверть века в деревнях этого района не работала ни одна школа.
Такая ситуация не могла не отразиться на нынешнем и последующем поколениях, и это глубоко удручало Садхара.
«Из-за войны без пищи остается не только тело, но и мозг, – сказал он мне однажды. – Я не допущу, чтобы это снова произошло с моим народом».
Командир Хан собирался действовать, хотя он и не подозревал, что на Институт Центральной Азии скоро прольется «золотой дождь», который позволит нам сделать огромный шаг вперед. В апреле 2003 года журнал Parade опубликовал большой, анонсированный на обложке материал о наших проектах в Пакистане. После этой публикации в офис ИЦА в Боузмене хлынули пожертвования. За десять месяцев мы получили более 900 000 долларов. Я перевел большую часть этих денег в банк в Исламабаде, а также поручил «грязной дюжине» готовить новые пакистанские проекты. Но некоторая доля полученных средств была зарезервирована и для школ в Вахане. Весной 2004-го я сообщил Садхар Хану, что мы готовы приступать к строительству в Бахараке.
Мы опять уселись на красный коврик под грецким орехом, и я подробно рассказал ему о требованиях ИЦА к финансовым и организационным процедурам. Я объяснил, что наши правила не подлежат пересмотру, даже если этого потребует сам командхан, потому что все устроено так, чтобы мы могли контролировать ход проекта и вести по нему отчетность. Деньги получит шура (местный совет старейшин) Бахарака, а Хан и его соседи должны будут выделить землю под школу. Рабочих мы будем набирать исключительно среди местного населения. Всего мы располагали пятьюдесятью тысячами долларов, которые должны были покрыть строительство и зарплаты учителей, плюс еще десять тысяч предназначались на покупку мебели, школьных принадлежностей и формы. Треть всей суммы передаем старейшинам наличными сразу. Еще двадцать тысяч выплачиваем рабочим после того, как они подведут здание под крышу. А последний платеж переводится по завершении всего строительства. Помимо этого, мы выдвигаем еще одно важное условие: как минимум 33 % всех учеников, которые пойдут учиться в первый школьный день, должны составлять девочки. При этом каждый год их число должно увеличиваться так, чтобы сравняться с количеством мальчиков.
«Всего 33 %? – воскликнул Хан, качая головой и цокая языком. – Уже сейчас девочек, ожидающих открытия школы, в два раза больше. Может, стоит выдать совету старейшин дополнительные средства в качестве бонуса за перевыполнение плана?»
В то же утро мы передали первый взнос в шуру. И тут же началась работа. Вечером с помощью веревки был размечен план здания, и бригада рабочих начала рыть лопатами и кирками траншеи для фундамента. Окрестные горы потрясла серия взрывов – каменщики таким образом откалывали гранитные глыбы; они будут отесаны и послужат материалом для стен. Для Садхар Хана грохот, похожий на тот, с каким советская артиллерия и минометы талибов палили по окрестным вершинам, звучал, как музыка. Он свидетельствовал о том, что камни действительно вскоре превратятся в школы. Для меня эти звуки также были очень значимы. Дверь Ваханского коридора теперь открыта, и нам с Сарфразом пора планировать дальнейшие шаги.
* * *
Когда мы с Сарфразом составляли план работы в северо-восточном Афганистане на 2004 год, наш подход был простым и радикальным. В Вахан вела единственная дорога, начинавшаяся в Бахараке и заканчивавшаяся в середине Коридора в деревне Сархад. Мы решили действовать с двух сторон: построить школы в начале и конце этой магистрали, а потом постепенно двигаться к центру, пока не будут удовлетворены потребности в образовании жителей всего этого участка. А затем мы сможем приступить к решению самой трудной задачи: нам предстоит отправиться в район, где нет дорог, в дальний угол Ваханского коридора, чтобы выполнить данное киргизам обещание.
К тому времени нам наконец удалось оформить Сарфразу его первый загранпаспорт, после чего он предпринял целый ряд сложных и утомительных поездок из Кабула в Файзабад через Бахарак, а также в Вахан. Он вел переговоры, готовил все для начала строительства и контролировал ход возведения школ «первой волны» этого проекта. Многие из путешествий он совершал в одиночестве, но когда я был в Афганистане, то ездил вместе с ним. Именно во время этих совместных приключений начала расти и крепнуть наша замечательная дружба. Вскоре мы так хорошо понимали друг друга, что один с легкостью мог предвидеть поступки и реакции другого, а также закончить начатое им предложение. В конце концов, мы научились общаться невербально, ловя на лету смысл взгляда или «прочитывая» все по выражению лица. Конечно, это произошло не сразу. Вначале мне пришлось пройти своеобразный подготовительный курс работы в Афганистане. Сарфраз преподал мне целый ряд уроков, которые я называю «школой стиля» или «школой хороших манер».
С самого первого нашего совместного путешествия из столицы на север я понял, что поездки по Афганистану, даже в сопровождении опытного проводника, – гораздо более рискованное и сложное предприятие, чем перемещение по Пакистану. Среди многих новых опасностей, с которыми мы столкнулись, самой большой была возможность похищения. В то время нанять бандитов, которые организовали бы похищение американского гражданина, можно было за пять миллионов афгани (около 110 000 долларов; сегодня эта цифра увеличилась в десять раз). Чтобы избежать этого, Сарфраз был готов пойти на любые ухищрения. В первую очередь мы прибегли к маскировке.
Афганистан – одно из самых сложно устроенных государств мира, представляющее собой сложный конгломерат разных культур, языков, религий, племенных объединений. Такая полиэтническая смесь всегда приводила в замешательство историков и антропологов, а также озадачивала военных стратегов. Для того чтобы спокойно перемещаться по стране, надо было хорошо ориентироваться в пестрой окружающей среде и знать многочисленные тонкости, которым Сарфраз придавал большое значение. Именно поэтому я говорю о «стиле», хотя это слово обычно используют применительно к моде или манере держаться, свойственной жителям Парижа или Манхэттена. К реалиям, с которыми сталкиваешься в пустынях и горах Гиндукуша, оно, казалось бы, мало относится, но лишь на первый взгляд.
«Чтобы преуспеть в Афганистане, нужно понимать здешний стиль жизни, – терпеливо втолковывал мне Сарфраз. – Все дело в правильной манере поведения».
В любой ситуации, будь то длящиеся ночь напролет переговоры с консервативным муллой или пятиминутная остановка на чай в придорожном кафе, он всегда был особо внимателен к тому, как ведут себя окружающие. Кто где сидит и почему? Кто первым подносит чашку ко рту, а кто выжидает? Кто говорит и кто хранит молчание? Кто из присутствующих является самой влиятельной фигурой, а кто – мелкая сошка, и как статус каждого отражается в его речи? У всех деталей есть свои «слои» смысла и множество оттенков. Верная «настройка» на обстоятельства и адекватная реакция на них помогала Сарфразу избегать нежелательного внимания к нашим персонам. Например, один из способов «не выделяться» во время путешествия по разным областям Афганистана предполагал смену головных уборов. В сохраняющей верность талибам провинции Вардак мы закручивали вокруг головы пуштунский тюрбан лунги, в таджикском Бадахшане надевали паколь моджахеда (шерстяную шапку, «душманку». – Ред.), входя в мечеть Бахарака, меняли любой другой убор на маленькую белую «тюбетейку» куфи, прикрывающую лишь макушку. А находясь среди торговых партнеров или родственников в восточной части Вахана, Сарфраз с удовольствием надевал свою любимую ярко-голубую шляпу с полями. Это, пожалуй, был его собственный стиль, его представление об элегантности в самом классическом смысле слова.
