Сьюки, в общем, нечему было удивляться, когда Си Си объявила тему свадьбы: «Звери – тоже люди». Было время, когда в доме Пулов обитало одиннадцать животных, в том числе аллигатор, выбравшийся из бухты к ним на заднее крыльцо, а также три кошки и четыре собаки, включая любимца Эрла – немецкого дога по кличке Малютка, размером с небольшую лошадь.
Собаки, кошки и хомяки, а сверх того слепой енот – еще ладно, однако с аллигатором Сьюки пришлось настоять: этот пусть живет в подвале. Зверей она любила, но когда боишься ночью идти в туалет, пора топнуть ногой – и желательно не по такому, что может ее начисто оттяпать.
Самое трудное в содержании животных – их терять. Два года назад Мистер Генри, их восемнадцатилетний кот, помер, и она до сих пор при виде рыжих кошек не могла удержаться и ревела в три ручья. После смерти Мистера Генри она сказала Эрлу, что зверей с нее хватит. Сердце не выдержит.
Сьюки проехала через весь город, помахала Дорис, торговке помидорами на углу, после чего покатилась с холма, к их дому на берегу бухты.
Вдоль старой живописной дороги выстроились громадные дубы, посаженные еще до Гражданской войны. По правую руку, ближе к воде, тянулись на много миль старые деревянные дома, в основном дачи обитателей Мобила. Сьюки прикинула, что если б ей все прожитые годы за каждую поездку по этой дороге платили по пенни, она бы уже стала миллионершей.
Когда отец привез сюда семью из Селмы на лето, ей было восемь. Они прибыли в Пойнт-Клиэр теплым душистым вечером – воздух был пропитан ароматом жимолости и глицинии.
Она все еще помнила, как они спустились по склону и увидели огни Мобила, сиявшие и мерцавшие на воде, как драгоценное ожерелье. Будто в сказочную страну попали. Испанский мох свисал с деревьев и в лунном свете отливал серебром, а тени от него плясали вдоль всей дороги. Лодки ловцов креветок мигали крошечными зелеными огоньками и Сьюки показались совершенно рождественскими. В Пойнт-Клиэр ей – и тогда, и теперь – чудилось волшебство.
Примерно через милю после «Гранд-отеля» Сьюки повернула на длинную подъездную аллею их двора, усыпанную битыми ракушками, и вкатилась в гараж. Дом Нетты был почти такой же, как у них, но сад она содержала гораздо лучше. Вот отдохнет Сьюки как следует и первым делом все подстрижет. Кусты азалии – позорище, а ее знаменитые гортензии совершенно одичали.
У Пулов, как и почти у всех вдоль этой живописной дороги, был просторный белый деревянный дом с темно-зелеными ставнями. Большинство домов у залива построили задолго до изобретения кондиционеров, в каждом была главная зала, открывавшаяся на обширную крытую веранду с видом на бухту И, как у их соседей, у Пулов был длинный серый деревянный пирс, а на самом конце его – маленькая беседка с жестяной крышей. Когда дети были намного младше, они с Эрлом сиживали там почти каждый вечер, смотрели на закат и слушали церковные колокола, звонившие по всей бухте. Уж сколько лет такого не случалось. И как же хотелось ей вновь остаться с Эрлом наедине.
Сьюки забрала два мешка семян из машины и пристроила их в маленькой оранжерее, которую ей построил Эрл, – там она хранила птичьи припасы. Через несколько минут она уже вошла в дом – и тут вдруг заметила, как в нем тихо. Аж жуть. Доносилось лишь тиканье кухонных часов да крик чаек над бухтой. И так странно было не слышать хлопанья дверей или топота вверх или вниз по лестнице. Так приятно оказаться в тишине и покое, когда из комнат не ревет музыка. До того приятно вообще-то, что уж не налить ли ей чаю, не присесть да не расслабиться ненадолго, а уж потом опять браться за дела.
Но едва она потянулась к чайному пакетику, в кухне зазвонил телефон. В пустом доме телефонный звонок верещал, как пожарная сигнализация. Она глянула на номер абонента. Звонили издалека, но код она не опознала и потому решила – пусть себе звонит. Хватит с нее разговоров, особенно без нужды. За последние дни ей пришлось столько улыбаться и разговаривать, что лицо ломило до сих пор.
Сьюки поставила чашку с водой в микроволновку, прихватила пакетик и отправилась наслаждаться на веранду. Устроилась в большом белом плетеном кресле. Бухта была гладкой как стекло, ни единой волны.
Она приметила, что гардении еще цветут: надо бы срезать несколько и сложить в тарелку с водой в гостиной, пусть плавают. От них в доме всегда так сладко пахнет. Сьюки глубоко вдохнула свежего воздуха и уже собралась отхлебнуть чаю, и тут телефон зазвонил опять. Господи ты боже мой, ведь наверняка кто-нибудь ошибся номером или коммивояжер хочет ей что-то продать, но если не ответить, телефон будет сводить ее с ума весь остаток дня. Она вернулась на кухню, сняла трубку. Звонила мама.
– Сьюки, зайди ко мне сейчас же.
– Мама, что случилось?
– Мне надо обсудить с тобой кое-что крайне важное.
– Ой, мама, а попозже можно? Я только что вошла.
– Нет, нельзя!
– Ну… ладно. Постараюсь поскорее.
Нахмурившись, Сьюки повесила трубку. Этот вот материн тон ее слегка обеспокоил. Уж не вызнала ли мама, что Сьюки разговаривала с женщиной из дома престарелых «Вестминстерская деревня»? Она просто интересовалась стоимостью – всего один короткий телефонный разговор. Но если кто-то донес Ленор, та будет в бешенстве.
Несколько минут спустя Сьюки уже была у Ленор; сиделка, срезавшая перед крыльцом свежие цветы, глянула на нее и сказала:
– О, доброе утро, миссис Пул. – И добавила с сочувственной улыбкой: – Господи благослови вас.
– Спасибо, Энджел, – ответила Сьюки.
Да… все, видимо, еще хуже, чем она думала. Сьюки вошла в дом и позвала:
– Мама?
– Я здесь.
– Где – «здесь»?
– В гостиной, Сьюки.
Сьюки заглянула в гостиную. Мать сидела за большим георгианским обеденным столом, окруженным двенадцатью стульями в стиле королевы Анны. На столе перед ней стоял поместительный кожаный сундук, отделанный изнутри бордовым бархатом; в сундуке хранился набор столового серебра «Франциск Первый». Рядом покоилась массивная Библия семейства Симмонз.
– Мама, что происходит?
– Сядь.
Сьюки села и изготовилась ко всему. Ленор возвела на нее очи и произнесла:
– Сьюки, я позвала тебя сюда, потому что не вполне уверена, что ты до конца понимаешь, какое наследство получишь после моей кончины. Как единственная дочь ты унаследуешь все симмонзовское фамильное серебро… но, прежде чем умереть с миром, я хочу, чтобы ты поклялась на этой Библии, что никогда, ни при каких обстоятельствах не допустишь разбазаривания этого набора.
Сьюки сразу полегчало, что разговор не о звонке в «Вестминстерскую деревню», и она ответила:
– Ой, мама… Я очень ценю… но, вот честно, отчего ты не оставишь это все Банни? У них с Баком жизнь куда более светская, чем у меня.
– Что? – Ленор задохнулась и схватилась за свои жемчуга. – Банни? Оставить Банни? Ох, Сьюки… – И она глянула уязвленно. – Ты хоть представляешь себе, чем пришлось пожертвовать, чтобы сохранить это в семье? (Сьюки вздохнула. Она слышала эту историю тысячу раз, но Ленор обожала ее пересказывать – не без широких театральных жестов.) Бабушка Симмонз сказала, что во время войны между семьей и повальным голодом осталось только прабабушкино серебро. И что она, как ты думаешь, сделала?
